Шрифт:
Закладка:
***
М. на своём пути прошел не сладкую школу жизни. Его разбитое сердце уже не питало интерес ко всем ее прелестям. Ему было наплевать на самого себя и на все то, что окружало этот плавучий мир. Даже такой подарок Бога человечеству, как секс, не имел власти над М. Он постоянно пребывал на волоске от полного уничтожения личности и своего «я», хотя сам этого никогда не замечал, и вообще, плевать он на это хотел в частности тоже. Предаваясь каждодневным страданиям, М. вымучил из себя редкую и очень магнетическую харизму. Одинокие женщины были без ума от него. Они подбирали его с улицы, мыли, ухаживали за ним, одевали, как они хотели и видели, будто он был обычной куклой из захудалого магазинчика комиссионных товаров. Для женщин М. был сущей загадкой, сундуком Пандоры, который так хотелось им вскрыть и узнать все самые глубинные его секреты. Наверное, посредством особого чувства юмора, способности молчать, когда это необходимо и развитому женскому началу, М. так легко притягивал внимание и интерес со стороны женщин. Возможно, М. смог бы быть счастливым с одной из своих благотворительниц, но он всегда шел дальше, когда встречался с «воплощением тупого высокомерия», как писал Кафка. Каждая его возлюбленная пускала в М. свои корни, как паразитирующий грибок кордицепс однобокий, стараясь превратить его в зомби и манипулировать им, как марионеткой. Все они считали, что М. был им что-то должен за их слабость, снисходительность и заботу. Но М. было глубоко все равно на все их плебейские желания и попытки обуздать необузданное. То, чего хотел М., уже давно взяло верх над ним и казалось, что вроде бы и никогда не существовало в его мечте. Никто его не хотел понять. Все пользовались им, предоставляя обычные земные блага, от которых М. всегда отказывался. Ему это было не нужно, и, к тому же, он знал чем все это закончится. Однажды его сердце, разорвавшись, лежало в нем неусыпными осколками, в которых еще ютились остатки живительных чувств и сильных страданий. И каждый этот кусок М. посвящал новой возлюбленной. И с каждым днем его становилось все меньше и меньше, пока он не опустошил себя и не ушел в последний раз…
***
Как вечер полон лестных слов и преображений
Так ночь полна пленительных начал,
Где думы под покровом наслаждений
Являются началом всех начал
В сладких муках тишины
Веет ветром звонким
Сквозь окна, преодолев все ломки
Освобождаясь от мишуры
Звучит тот голос громкий
Он молвит о душе и о страданьях
О вечных войнах и скитаньях
Что знаем мы из всех преданий
Где Прометея заковали
На скале от Бога наказаний.
Где Ахиллес напился славы
Когда античные все нравы
Звучали дикими устами
Слепца Гомера напевая.
И голос бредит ярким залпом
С меланхоличным отголоском
Взрываясь будто бы напалмом
Внутри, на полотне становится наброском.
Все краски отражаются в глазах
Глубокой ясностью и редкой страстью
Как молчаливостью в гробах
Звучат в безмолвии слова
А над головой стоит ненастье -
Порок всех гениев и бедолаг
Отказавшись от насущных благ
Они уже познали счастье…
И несутся сквозь звезды, время
Лишенные заземления, как бремя
Они, добравшись до заката
Захотят уйти красиво
То ли суицидом, то ли смертью мнимой
Для начала всё себя в искусство передать
Искушению не поддавался
И душою не продался
И себя не смог предать
Умирает каждый гений
С болью высшего начала
Оставляет миру он
Свой единственный подарок
То ли с нимбом, то ли с венцем
Именуемый, как – сердце.
***
В наш развращенный город с изощренными нравами, сломленной психикой и испорченным воздухом, просочилась осень со всеми своими красками паскудной меланхолии. Владимир Леви гарантировал счастье извне, если приобщиться к ежедневному его проявлению методом самовнушения. Я попробовал, улыбнулся, как дурак и все. В этом всем было выражено мое счастье. На улице такая ненастная погода, что хочется вспомнить строки из «Медного всадника» и в конце их слегка изменить (надеюсь, Пушкин не будет в обиде):
Город пышный, город бедный;
Душа в неволе, стройный вид.
Свод небес зелено-бледный,
Холод, сука и гранит…
А между тем не хочется ничего. Пропали цели, которых, наверное, и не было, исчезла значимость, которая была, скорее очень незначительной и улетучилось желание писать. И кто я теперь? Похоже, все тот же, что и был до сегодня – никто. У Михаила Юдовского по крайней мере был хотя бы один человек, который мог назвать его сволочью. А мне просто ни с кем нет надобности и желания общаться, слушать и понимать, и надеяться, что поймут меня. Парадокс бытия завел меня в непроглядную юдоль беспринципности и тупого молчания. Временами прорезался неудачный кусочек плоского юмора и так же быстро и неудачно возвращался в свой плоский мир, где Терри Пратчетт обсуждает с Мором его навыки в смерти. А Куприн с Буниным, возможно, в это время витают где-то над Парижем среди темных аллей в поиске своей былой дружбы. Там, с ними недалеко так же блуждают и Фитцджеральд с дядюшкой Хэмом в дебрях аналогичного поиска. Возможно, там еще является и Равич, временами ища сердцем Жоан Маду. И что делаю я в этот период? Ничего. Медленно устаю от дерзкой напыщенности мира, который пагубно зреет, как гнойник, готовый вот-вот взорваться и выплеснуть во вселенную очередную порцию желчи и невиданного хаоса, где высшей мерой всему будет стремление не думать и не чувствовать…
***
Блестящий огненный закат
Встречали мы с тобой
Как отблеск с миллион карат
Отражал морской прибой
Я мирно спал в твоих руках
И был я беззаботно пьян
И снился мне покой в горах
Где ветер колыхал бурьян
Я чувствовал прикосновенье
Твоих нежнейших fingertips
Что не нарушат сновиденья
Начала rigor mortis моего.
***
Отныне дни мои стали светлей. Спасибо Газманову за это. Я занимаюсь исключительно своей релаксацией в жизни. Стоит просто сделать акцент на создании блага для себя и окружающих. Независимо от того, что является благом в данный момент. То ли это приятное общение, то ли взаимное покуривание анаши, то ли совместное потягивание вкусного алкоголя, то ли обычный животный секс. В плане чувствительности – я очень сентиментальный. Могу расплакаться на пороге дома, увидев прибитые игрушки к
