Глава четвертая. Эвакуация (сентябрь 1941 – август 1942)

Дорогу в Чкалов (так тогда назывался город Оренбург) я помню смутно. Вагоны поезда были переполнены женщинами с детьми и стариками. Состав тащился, останавливаясь, чтобы пропускать воинские эшелоны. Только через трое суток, к вечеру, на перрон вокзала в Чкалове вышла мама, неся на одной руке моего новорожденного. Другой она тащила здоровенный чемодан. Какой-то узел с трудом волочил сзади и я.

Дорогая мама! Как же тебе было трудно и страшно оказаться в твои едва 31 год, с двумя детьми, в далеком незнакомом городе. Только сейчас я могу лишь попытаться представить себе твое состояние…

Все, что было потом, а прожили мы в Чкалове почти год, вспоминается, конечно, лишь частично. Какие-то эпизоды впоследствии рассказывала мне мама, но кое-что прочно врезалось в мою детскую память. Об этом я и хочу рассказать.

Дядя Боря, плотный, небольшого роста, с участливым лицом, привез нас к себе домой. Добротный кирпичный дом стоял на одной из главных улиц города, Советской, недалеко от здания драмтеатра им. Горького. На четвертом этаже (лифта, кажется, не было) находилась их двухкомнатная квартира. Нам отвели проходную комнату, за нами, «уплотнившись», остались хозяева. Только сейчас я могу представить, насколько наше появление нарушило мирок их привычной довоенной жизни. Но, надо отметить с благодарностью, и дядя Боря и его жена тетя Вера, как могли старались помогать моей маме.

В годы войны семьи, эвакуированные из мест боевых действий, как правило, подселялись к родственникам, а чаще и к вовсе незнакомым людям, жившим в тыловых городах. Называлось это «уплотнение». Многим доставалось еще сложнее, чем нам.

Из удобств в квартире были водопровод, канализация и центральное отопление – по меркам военного времени роскошь неслыханная. Хотя с наступлением зимы оказалось, что уголь в котельной сильно экономили. В доме было здорово прохладно. Одевали на себя все, что смогли захватить из Москвы, Кое-какие вещи дали нам родственники.

Привыкшим к жизни в коммунальных квартирах многолюдие было не в диковинку, но при «уплотнении» условия жизни, конечно, становились еще более тяжелыми. Однако, ни у нас, ни у дяди с женой выбора не было. В войну поменялось многое. А такие качества русского народа, как сердечность и сострадание проявлялись гораздо ярче.

Вообще сейчас, спустя почти восемьдесят лет после той зимы, трудно представить себе, каково доставалось бедной моей маме. Как она ухитрялась готовить еду, стирать наши пожитки и белье, мыть посуду и убираться? Горячую воду грели на примусах, сильно экономя керосин. Мыла было в обрез, его, как и продукты, выдавали по карточкам.

У меня перед глазами картина: мама подмывает братика, просто подставляя его попку под струю холодной воды из крана на кухне. Младенец кричал в голос, однако, как ни удивительно, ни разу не простудился!

Меня определили в третий класс школы, и я начал ходить пешком на уроки, туда и обратно, и не очень близко, один. Маме с грудничком было не до меня. Делать уроки приходилось на кухоньке. В проходной комнате места хватало лишь на диван да раскладушку. Оформили нам продуктовые карточки, которые, как говорили тогда, надо было «отоваривать».

За хлебом мама часто посылала меня. Булочная была в доме напротив, там же на Советской. Что такое «карточки»? Лист плотной бумаги, на котором напечатаны клеточки с числами и нормой выдачи продукта, в данном случае хлеба. Полагалось 400 грамм на иждивенца в день. На нашу семью эвакуированных – чуть больше килограмма черного, не очень хорошего качества, хлеба.

Наступила зима. Закутанный во все теплое мамой, сжимая в кулачке хлебные карточки (потерять их – трагедия!), иду в булочную. Плотная очередь принимает меня в свое ворчливое тело, сжимает, двигает к продавщице.

«Давай, пацан, твоя очередь»! Тетка нарезает наши порции, протягивает мне: «Держи крепче!»

Несу хлеб домой, там мама уже приготовила скудный обед. Нам было бы совсем голодно, если бы папа не сумел «прикрепить» нас (еще одно выражение военных лет) к столовой городского мясокомбината. О. это было что-то!

Тут я должен сделать небольшое отступление. С тех пор прошло много лет, целая жизнь. Чтобы восстановить в памяти наши с мамой походы за едой на мясокомбинат, мне пришлось воспользоваться интернетом и открыть план Оренбурга (историческое название было возвращено городу в 1957 году). Ба! Вот они, знакомые улицы, театр, наш дом, река Урал, вокзал… Внимательно, и теперь уже профессионально, вглядываюсь в план центра города. Наверное, в наши дни многое здесь изменилось, но это сейчас, а тогда, зимой 41-го…

Морозный ветер прихватывает уши. Улицы темные, фонари не горят, лишь белеют сугробы в свете полной луны. Мы идем по Советской мимо драмтеатра, сворачиваем возле памятника Ленину в сторону вокзала. Вот силуэт караван-сарая, темнеет башня мечети. Путь неблизкий. Мне немного страшно, но город пуст, никого. Мама крепко держит меня за руку. Какой-никакой, а защитник. Мне 10 лет. Оставляя вокзал справа, осторожно оглядываясь, но не отпуская меня, мама перебирается через рельсы. Вот и мясокомбинат.

Крикливая тетка в столовой наливает в нашу кастрюлю несколько половников жидкой пшенной каши на воде. Больше нам не положено, но и на этом спасибо, будет не так голодно! Мама тщательно укутывает кастрюлю в принесенную с собой старую шубейку, и мы пускаемся в обратный путь. Маме тяжело, я это вижу.

«Мам!», прошу я дать мне понести шубу с кастрюлей. Мама боится, как бы я ее не уронил, но усталость берет свое. Тащу тяжеленную ношу, сколько могу. Скорей бы добрести до дома. Обратный путь длится долго-долго…

Голодно было не только нам. В школе мы, мальчишки, рассказывали друг-другу, где можно раздобыть жмых. Жмых – это спрессованные остатки подсолнечной шелухи после отжима масла. Иногда нам удавалось подбирать этот жмых на улицах, и мы сосали его, чтобы заглушить чувство голода. Еду в школу никто не приносил. В коридоре стоял только бак с кипяченой водой. Школа помещалась в небольшом здании. В классах было очень холодно. Обычно учительница разрешала нам сидеть в пальто и шубейках, засунув руки в рукава. Диктанты писали, предварительно согрев пальцы дыханием.

Улицы города чистили плохо, отчего по обочинам уже к середине зимы образовались внушительные сугробы. Грузовиков в городе было мало, и основным транспортом служили сани. Они лихо катили по укатанному снегу, развозя седоков и поклажу.

Любимым занятием нашей школьной мелкоты