каждом были мальчишечьи и девчачьи спальни, разнесённые по разные стороны от входа, и комната вожатого, расположенная посередине. Пройти из мальчишеской спальни в девчачью и наоборот можно было только мимо комнаты вожатого, точнее, вожатой, за все годы моих поездок парень был пионервожатым в моём отряде только один раз. Наставники наши спали всегда с открытыми дверями, предполагалось, что они должны наблюдать за порядком и дисциплиной, особенно в тихий час, была такая норма – отдыхать, лёжа в кроватях два часа после обеда, и это соблюдалось строго. Вожаками были, как правило, студенты педагогических вузов и техникумов, учители младших классов, дети работников лагеря, учащиеся в непрофильных вузах и техникумах или работающие в системе здравоохранения района, народ молодой и горячий. Вечером, дождавшись, когда мы угомонимся, они все потихоньку проходили по палатам, проверяя, все ли спят как убитые, а удостоверившись, смыливались по своим делам, закрыв дверь на ключ. Дети, право слово. На рамах окон, как известно, есть шпингалеты. Когда мы стали постарше, то открывали окна и сваливали вслед за ними, прикрыв окошко так, чтобы его можно было открыть снаружи. Бывало, так, что наши ночные костры в лесу были в прямой видимости от их кострищ, но им было не до нас, а нам тем более не до них. Утром после бодрых звуков горна, раздающихся из громкоговорителя, расположенного на крыше столовой, мы выползали из спален и вялой трусцой вслед за вожатой перемещались на большую грунтовую площадку, где проводили общий сбор, утренники и прочие пионерские мероприятия. Площадка была квадратной формы, в центре одной из сторон которой стояла сколоченная из досок трибуна. Мы потихоньку просыпались, выполняя разные упражнения, которые повторяли за старшей пионервожатой, стоящей на трибуне. Старшая наша была дама, дважды перешагнувшая бальзаковский возраст, и наблюдать за тем, как она пытается выполнять все притопы и прихлопы, было уморительно, что способствовало нашему пробуждению больше, чем сама физкультура. Почему зарядку проводила старшая, а не физрук, не пойму до сих пор, наверно, чтобы мы быстрее просыпались. Назад мы мчались бодрым галопом, каждый хотел первым занять место у умывальника. Они размещались прямо перед входом в спальный корпус и представляли собой навес, под которым располагался жёлоб, в который подавалась вода из летнего водопровода, в жёлобе с интервалом полметра торчали соски рукомойников, под ними было длинное корыто, куда стекала вода. Умывшись, мы собирались у входа и во главе с вожатым отправлялись в столовую. Традиционное меню завтрака: каша манная, овсяная или гречневая, чай, кофе, изредка какао, белый хлеб и брусочек сливочного масла. Обед: суп, борщ или щи, макароны по-флотски, сосиски с вермишелью, котлеты с гречневой кашей, компот или кисель, иногда кипячёное молоко, хлеб. Ужин: жареная рыба с гарниром, чай, хлеб. Простенько, незамысловато, иногда с вариациями, но всегда добротно и сытно, без изысков, но вполне съедобно, может быть, мне это, казалось, потому что я не был набалован. За все годы моих поездок я не помню ни одного случая отравления.

Лагерь наш был маленьким, человек девяносто, всего три отряда по возрастам, третий отряд – учащиеся с первого по четвёртый класс, то есть с восьми до одиннадцати лет, второй отряд – классы с пятого по седьмой, с двенадцати до четырнадцати лет, самым малочисленным был первый отряд, там были парни и девушки старших классов с пятнадцати до семнадцати лет. Многие ездили в него из года в год, знали друг друга с детства, перемещаясь с годами с третьего до первого отряда. Когда я впервые в возрасте восьми лет попал в «Медработник», в нашем третьем отряде был юноша полных восемнадцати лет, уже окончивший школу, которому по всем положениям нельзя было там находиться, но он был в лагере в десятый раз, ему некуда было деться летом, а мать его работала поваром у нас на кухне, взяли его в порядке исключения, были такие формулировки в те годы. Ввиду того, что великовозрастных обломов в том году было всего трое, всем троим определили спальные места в нашем отряде, а его назначили старшим в тройке, следить, чтобы остальные не обижали мелкоту. За что ему сразу присвоили кличку Бугор, меня Бугор прозвал Гомулкой, так меня и звали в пионерлагере «Медработник» все годы, что я ездил туда. То, что Гомулка – это бывший секретарь Польской рабочей партии, я узнал лет через двадцать, почему я стал Гомулкой, знал только Бугор, теперь не узнать. Мелкота наша, включая меня, была рада такому соседству, с ними было интересно. Бугор ввёл порядок – рассказывать перед сном любые истории, так сложилось, что я попал в число постоянных рассказчиков, было нас, основных, двое – я и ещё один мальчуган. Когда запас прочитанных мной сюжетов истощился, я, как человек, посетивший несколько занятий авиамодельного кружка и знающий несколько авиационных терминов: фюзеляж, шпангоуты, элероны, закрылки и ещё что-то, стал авторитетно врать, что я своими руками изготовил модель самолёта такого размера, что на ней можно летать, что я и делаю, но низенько и недалеко. Мой содокладчик подхватил тему и рассказал, что он тоже большой авиаконструктор, и дальше понеслось. Критические высказывания слушателей Бугор пресекал, разбивая любые доводы о том, что это явная брехня простым аргументом, – конечно, врут, не нравится, давай ври ты, не можешь, не слушай или не мешай врать другим. Мы самозабвенно несли эту муру, пока не выдохлись, и тема перестала казаться интересной. Жизнь в лагере тянулась по расписанию, каждый пункт которого отмечался звуком горна, мелодии отличались, к вечеру падал темп, они становились менее энергичными. Последняя, играемая к отбою, была медленной и печальной. Когда стали постарше, ходили перед сном на кухню, поварихи из нарезанного хлеба сушили сухари, мы подходили к раскрытым окнам и кричали: «Тёть Люсь (или тёть Вер), дай сухарика», – всех их мы знали по именам. Было что-то в этих походах неуловимо притягательное, сближающее нас, нечто большее, чем просто погрызть сухариков за компанию, не сказать, что мы голодны, хотя пожрать готовы всегда, но сближает людей совместное принятие пищи, причём именно в том составе, который мы определили сами. Ведь не было этой магии, когда мы завтракали, обедали и ужинали в лагерной столовой.

А Бугор наш, красава, между тем склеил пионервожатую второго отряда, деваху рослую, под стать ему, но постарше года на четыре. В конце смены во время тихого часа она иногда, не обращая на нас внимания, забегала к нам в палату, ложилась бочком, лицом к Бугру, поверх одеяла на кровать и что-то