– Кстати, Федор Семенович, – повернулся я к Панину, – а что, человек сей пешком был или верхом?

– Одвуконь, – тут же ответил полковник. – И лошадки славные. Я их велел на галеры поднять, чтобы твоей царской милости ими поклониться. Ей богу, добрые кони!

– Ты что же, лучших скакунов у бея свел? – заинтересовался я.

– Семь бед – один ответ! – пожал плечами Рожков. – Зато никакая погоня не догнала бы.

– А что думаешь, хватились тебя уже?

– Меня не знаю, а вот лошадей точно!

– Интересно, – задумался я.

– Ваше величество, я против! – решительно прошептал мне на ухо Михальский, правильно оценивший выражение на моем лице.

– Да ладно тебе, Корнилий! Прогуляемся чуток. Развеемся. Оставим тут пару галер калмыков подождать, а сами сбегаем!

– А если это все-таки подсыл?

– Ты бы ради маскарада своих наилучших коней отдал?

– Я нет! Но у меня нет таких табунов, как у крымцев. К тому же, может, эти лошади вовсе не так хороши, как говорит Панин?

Пока мы так шептались, Рожков неловко обернулся к Федору и виноватым голосом прохрипел:

– Прости, боярин, если что не так сказал.

– Я не боярин.

– Ага, государь тебя с «вичем» зовет, но не боярин! – недоверчиво покачал головой перебежчик, но возражать более не стал.

В общем, не прошло и получаса, как моя флотилия разделилась. Большая часть во главе со «Святой Еленой» пошла назад – сначала в Керчь, а потом и к Кафе, а меньшая из двух галер и десятка стругов осталась дожидаться подхода ойратов.

Высадка прошла спокойно, будто сошли на берег где-нибудь под Воронежем, а не в глубоком вражьем тылу. Шлюпки и струги дружно тыкались в песок пляжа, из них тут же выскакивали вооруженные до зубов казаки со стрельцами и, тут же сбившись в ватаги, начинали движение. Провиант с собой не брали, будет удача – разживемся на месте, а не будет, так и не понадобится. Я тоже не утерпел и спрыгнул в шлюпку, едва успев наказать Петерсону, чтобы следил за царевичем и, в случае чего, не задерживаясь, доставил его в Азов.

Чтобы не терять времени, я распорядился оставить приведенных Рожковым коней на галере. Панин, молча выслушав мой приказ, лишь упрямо мотнул головой и куда-то исчез. А через пару минут я увидел почти цирковой номер в его исполнении. Молодой дворянин, показав себя искусным наездником, сумел прямо с борта заставить одного из коней спрыгнуть в воду и затем выплыл, держась за его гриву, на берег.

– Вот, государь, негоже царю ноги бить.

– Экий ты упрямец, Федор Семенович, но нечего сказать, молодец, – не смог не похвалить ослушника за удаль.

Шагали бодро, так что до имения бея, или как там оно называется, добрались уже за полночь. Если основное войско шло обычным маршем, то передовые отряды казаков и охотников Панина, ведомые Рожковым, заметно их опередили. Понятно, я увязался с ними, оставив командование на фон Гершова.

– Собак в имении много? – деловито поинтересовался у проводника Федор.

– Я первым пойду, – отозвался тот. – Они меня знают, брехать не станут.

– Добро, коли так.

Подобравшись как можно ближе к поместью, мы молча обошли усадьбу со всех сторон, окружили и начали медленно сжимать кольцо. Рожков, как и обещался, перемахнул через невысокий забор первым и словно растворился в темноте. В этом, кстати, главная трудность ночного боя. Мало того что местность незнакомая, еще и ни черта не видно. Правда, я на такой случай распорядился приготовить факелы, но, к счастью, они не понадобились.

Подувший с моря свежий ветерок начал разгонять облака, и в прорывах между ними показался месяц, осветивший своим неверным светом окрестности и готовых к бою казаков с охотниками.

– Вот оно, волчье солнышко, – осклабился кто-то из панинских ратников, страшно блеснув белками глаз. – Вовремя взошло!

– Что? – переспросил, не расслышав, я.

– Известное дело, – охотно пояснил солдат, явно бывший прежде разбойником. – Когда подбираешься, так оно и не нужно вовсе. А как до дела дошло, так очень кстати!

– Ну-ну, – ухмыльнулся я, припомнив точно такую же ночь, когда я с только что нанятыми на службу русскими каторжниками крался к датским палаткам.

Впоследствии это назвали Кальмарской резней, а ко мне среди европейской аристократии навсегда прилипла репутация злодея и головореза. Видимо, что-то в моем лице в этот момент переменилось, и говорливый поспешил заткнуться.

В этот момент где-то в усадьбе раздалось собачье рычание, через мгновение перешедшее в радостное повизгивание. Судя по всему, Рожков не соврал, и собаки его признали. Затем послышались звуки разговора, потом какой-то хрип, и снова наступила тишина.

– Наш черед! – радостно прошептал все тот же охотник, и ловко, будто змея, перелез через ограду.

За ним тут же последовали остальные и, уже не таясь, рассыпались по территории имения, вырезая так и не проснувшихся сторожей.

Никакого боя не случилось. Судя по всему, татары даже не поняли, что за напасть на них свалилась. Большинство отправились в свой мусульманский рай, даже не проснувшись, а те, кому «повезло» больше, предстали передо мной.

– Узнаешь? – спросил я у Рожкова.

– Еще бы, – с ненавистью отозвался тот, играя желваками.

Те тоже его признали, несмотря на то что боярский сын успел немного привести себя в порядок и переодеться в чистую рубаху и порты, а так же побрить голову. Старший из пленников даже что-то прокричал нашему перебежчику, отчего тот сразу потемнел.

– Ругается? – поинтересовался я, но Михаил мне ничего не ответил.

– Он сказал, – пояснила непонятно откуда выскочившая Нахат, – что сын русского раба хорошо ублажает знатных господ!

– Ты откуда здесь взялась? – удивился я.

– Я с господином Вацлавом, – пискнула девушка, прячась за спину чеха.

– Черт с вами! – махнул я рукой, после чего обернулся к застывшему как соляной столб бывшему полонянику и сказал, показывая на татар: – Они твои. Что хочешь с ними делай, только чтобы не орали!

– Благодарю, государь, – выдавил из себя Рожков, обнажая подаренную ему саблю.

Не знаю уж, что сотворил с ними потерявший сына отец, но, когда вернулся, смотреть на него было страшно. Но это случилось позже, а пока передо мной предстали освобожденные рабы. Дюжина мужчин и три женщины.

– Кто такие? – спросил я у Михальского.

– Поляки, русины, московиты, – пояснил Корнилий. – Женки, судя по говору, из-под Киева.

– Понятно. Сражаться могут?

– Может, и могут, – пожал плечами бывший лисовчик, – только вот станут ли?

Посмотрев на них внимательнее, я сразу же понял, что он имел в виду. Стоят сгорбившись, в глазах застыл страх. Что такое воля, они, судя по всему, давно забыли, и теперь мы вторглись в их жалкое, но при этом ровное и почти спокойное существование. Лишь когда вернулся перепачканный кровью Рожков, на лице одного из них появилось нечто вроде надежды.