Шрифт:
Закладка:
– Да разве пчела будет в поле жить? Она животина умная. Нет, не будет.
– Просто поверьте мне на слово, пчелы будут там жить и давать мёда гораздо больше, так как в поле до цветка ей лететь ближе, чем из лесу. В Китае так делают уже тысячу лет.
– Оно как, китайцы. А скажи, боярич, – вылез вперёд всё тот же передовик Сидор Косой, – тебе это зачем?
– Вот, смотри, Сидор, если я с вас никакой работы требовать не буду, а буду только забирать треть всего мёда, что вы набортничаете, это справедливо? Устроит вас?
– Что ж не устроит? Устроит.
– А если вы новым методом соберёте сто пудов, то треть от ста пудов больше, чем треть от десяти пудов?
– Знамо больше. Только куда тебе, княже, тридцать пудов? Не съешь ведь, слипнется.
– Буду разливать в бочонки и продавать. И ещё медовуху делать буду и опять продавать. Но это не главное. Мне нужно, чтобы вы стали богатыми людьми.
– Как это? Чтобы потом обстричь, как овцу? – опять ведь Сидор встрял.
– Сидор, ты ведь с князем разговариваешь. Я ведь терплю твою дурость, терплю, а потом по морде дам.
– Малец ты ещё, а не князь.
Это был вызов. Его нельзя не принять.
– Сейчас все расступятся, а мы с тобой сойдёмся на кулачки. Бить можешь в полную силу. Мужики будут видоками, что я разрешил. Начали. Расступились все! – рявкнул на бортников бывший спецназовец.
Мужики образовали круг и стали подначивать Косого. Пётр ждать не стал, подскочил к застывшему Сидору, схватил того за рукава и чуть толкнул назад, и когда мужик упёрся, провёл классический бросок через себя с упором стопы в живот. Бедолага летел целую минуту и со всего маха рухнул с гулом на спину. Народ безмолвствовал. Сидор лежал и не мог вздохнуть: правильно падать его никто не учил. Княжич поднялся с травы, не спеша отряхнулся, подошёл и подал руку, помогая Косому подняться.
– Ты прости его, князь-батюшка, он вечно так, брякнет, чего не надо. Уж сколько раз ему говорено, что пострадает из-за своего языка.
– Я на него и не обижался. Это ты меня прости, Сидор. Я учен заморскому бою, а ты – простой крестьянин. Это всё равно как если бы ты с пятилетним дитём связался. Ведь не тронул бы пацанёнка?
– Знамо, не тронул, – постепенно приходя в себя от падения, просипел бортник.
– Ну вот. А я на тебя руку поднял. Прости меня, Сидор, – и заржал.
Народ, охреневающий от того, что сейчас сказал княжич, понял, что это шутка, и тоже разразился громовым хохотом. Смеялись долго. Лёд был сломан. Дальше уже обсуждали неясности: что за пила такая, да что за коса такая, да что за силос такой. В общем, проговорили почти до вечера.
Козьма Шустов сидел на лавке в тёмной горнице с низким потолком и крепко думал. Пять минут назад у него закончился разговор с Петром Дмитриевичем Пожарским. Странный княжич, ой странный. Словно кто вселился в тринадцатилетнего отрока. И этот кто-то не дьявол. Скорее уж ангел или кто из святых. Только не святых мучеников, а таких святых, как благоверный князь Александр Невский. Он не творил добро просто потому, что добрый. Он наказывал зло и заботился о тех, кто рядом с ним с этим злом борется.
Боярич предложил Козьме переговорить со стрельцами о том, чтобы все их два десятка переселились из Москвы сюда, в Вершилово. Пожарский обещал составить к царю и отцу грамотку о том, чтобы государь оставил с ним стрельцов на пять лет. Предложение же было заманчивым. Княжич обещал всем выдать по десять рублей на обзаведение и по десять же рублей в год жалованья. Кроме того, каждому будет раз в год пошита летняя и зимняя одежда единого образца. Всем оставлялся в пользование мушкет шпанский и ляшский конь дестриэ. Каждому стрельцу Пётр построит избу и даст по пять четвертей землицы. Детей будут учить в школе при церкви. Если кто захочет заниматься другим промыслом, гончарным там, или портняжным, или каким другим, то княжич только приветствует и даст денег на приобретение всего необходимого для данного ремесла. Насчёт денег Козьма не беспокоился. Он знал примерно, сколько досталось Пожарскому в наследство от Медведя и Ивана Сокола. Деньжищи там были немалые.
Ещё Пётр отдельно оговорил, что по четыре часа в день они все должны изучать у него, княжича, казацкие ухватки, а у ляха пана Янека – сабельный бой. А каждый понедельник будут проводиться стрельбы из мушкетов для тренировки меткости и скорости стрельбы, и на это будут им выданы порох и пули. Раз в неделю, по вторникам, у них будет бег на 10 вёрст, а затем – отжимание и подтягивание по полчаса.
Предложение было заманчивое. Козьма на живом примере видел, что может сделать обученный ухваткам воин. Разве он поверил бы всего месяц назад, если бы кто рассказал ему о том, что два десятка стрельцов и один отрок смогут, не потеряв ни одного своего, уничтожить в бою дюжину десятков гораздо более опытных воинов? Тут Козьма себя не обманывал, любой казак был подготовлен лучше, чем стрелец его десятка. Казаки всю жизнь воевали, а стрельцы или город патрулировали, или на стенах мёрзли. Хорошо хоть стрелять их иногда учили.
А ещё видел Шустов, как Пожарский относится к своим стрельцам. Вчера налетел из Нижнего Новгорода воевода-князь Василий Матвеевич Бутурлин. Он выстроил стрельцов и с ходу стал кричать на них и всякими поносными словами поносить. Те же, считая себя героями, – вон, две какие разбойничьи шайки истребили, – стояли и только глазами хлопали.
Тут к ним и подошёл княжич.
– Здрав будь, Василий Матвеевич. – Пётр ему в пояс поклонился.
– А ты, отрок, и будешь сыном Дмитрия Михайловича Пожарского? – Князь мотнул головой, и непонятно было, то ли это поклон, то ли он дух просто перевёл.
– Я, воевода. В чем же вина этих стрельцов, что ты на них кричишь и всячески поносишь?
– А не твоего это ума дело, княжич.
– Князь, у тебя много врагов в Москве: и Колычевы, и Милославские, и Голицыны. Неужели ты хочешь, чтобы твоими врагами стали ещё и Пожарские с Романовыми? Зачем тебе это надо? Я как раз грамотки государю и отцу сейчас составляю, хочу написать, что радением воеводы в Нижегородской губернии спокойствие и благолепие. Или мне надо написать, что на всём Владимирском тракте на меня нападали тати да разбойники, коих развелось, по нерадению некоторых царёвых слуг, великое множество, и что те тати чуть меня жизни не лишили? – Пётр говорил очень медленно и с радушной улыбкой на губах.
Десятник слушал эту перепалку и смотрел на Бутурлина. В одно мгновение из красного, распалённого своим же криком грозного воеводы тот превратился в бледного, с выпученными глазами рябого мужика, побитого хозяином за нерадение. Княжич закончил говорить и спокойно смотрел в глаза воеводе. Были они примерно одного роста, и княжич даже специально подошёл поближе, чтобы взгляд этот был в упор. И воевода не выдержал игры в гляделки. Он упал на колени и заскулил.
– Прости меня, глупого, Пётр Дмитриевич! Язык себе вырву! Бес гордыни попутал! – Князь склонил голову.
