ко мне возвращалась уверенность в том, что все будет хорошо. Выжить четыре месяца в таких курортных условиях, даже если придется работать на местном производстве — плевое дело, особенно для меня, человека, прошедшего через северокорейскую военную машину. Конечно же, за полгода жизни с Пак Сумин я привык к ежедневной порции мяса и разнообразному питанию — в этом плане годзилла была очень привередлива и никогда не соглашалась ужинать чем-то, если мы это уже ели в течение последних трех-четырех дней — но если так будут кормить каждый день… Кроме того, теперь мне положен личный счет, и хоть я могу тратить с него всего десять тысяч вон в тюремном магазине, но это все еще значительная сумма. Особенно, если тратить ее с умом.

Я уже решил, что каждый день буду спускать весь лимит вне зависимости от того, нужна мне будет дополнительная еда или нет. Ведь тюрьма это такое место, где нужно решать вопросы, а чем еще тут давать взятки, как не едой? Курение в СИЗО и тюрьмах было запрещено, но и этот вопрос тут решался контрабандой, которую проносили заключенные через свидания и передачи, которые им приносили родственники и адвокаты.

— Чего такой довольный? — спросил один из моих сокамерников, мужчина лет по имени Ви Му Сан.

— Отстань от него, Му Сан, — тут же вмешался старший по нашей камере, Чо Хан, которому было уже серьезно за пятьдесят. — Парень только из центра временного содержания приехал. Конечно ему тут радостно, так?

— Так, господин Чо Хан, — кивнул я. — Там один рис и кукурузу давали, аж выть хотелось.

— Вот видишь! — наставительно поднял палец Чо Хан и погрозил Ви Му Сану. — И сколько просидел?

— Почти месяц, — ответил я.

— Быстро тебя этапировали, — покачал головой Чо Хан.

— Так и суд быстро прошел, я там так был, не главный фигурант, — расплывчато ответил я, возвращаясь к еде.

Моей белой нашивки на робе было достаточно для того, чтобы оценить степень моего проступка, а больше вопросов мне пока не задавали.

После завтрака надзиратели отвели меня в комнату для собраний, где пожилой мужчина с лицом преподавателя спокойно разъяснил правила внутреннего распорядка. В семь утра подъем, умывание в общей ванной, утренний осмотр. После этого в восемь завтрак, который длится до восьми пятидесяти. Далее — в девять ноль-ноль — начало рабочего дня для тех, кто получил разнарядку на производство, для остальных же учебное или личное время, а также прогулка в тюремном дворике. После обеда с часу до двух начинается вторая смена, а остальные возвращаются в камеры до вечера. Потом ужин, личное время и отбой в десять вечера.

Надзиратель был крайне недоволен тем, что за время пребывания в СИЗО я не прошел учебный класс по швейным работам, так что я добровольно-принудительно был записан на соответствующие занятия. В целом, корейская тюрьма не только изолировала преступников, но и помогала им с получением базового образования и каких-никаких профессиональных навыков. Заключенные второго и первого ранга могли записаться на специальные курсы по получению специальности, по результатам которых после освобождения они могли сдать государственный экзамен и получить сертификат мастера-швеи, плиточника, каменщика или другой рабочей профессии, которой обучали в стенах конкретного заведения.

Тюрьма, в которую я попал, была не слишком большой и находилась в черте Сеула, так что выбор профессий для освоения тут был весьма скуден.

Там же, во время собрания, я узнал, что вместо тюремного дворика заключенные могут свободно посещать библиотеку, а для желающих на ее базе был даже оборудован небольшой учебный класс для изучения компьютерной грамотности. Это было не слишком актуально в век смартфонов, которые были в кармане каждого тупицы или бандита, но даже там старались привить людям какие-нибудь полезные навыки, например, обучить работе с офисными программами и электронной почтой на случай, если на новом месте работы после освобождения придется взаимодействовать с техникой. Во всяком случае, именно так все преподносила тюремная администрация.

Я не стал корчить из себя затворника и, получив казенный пуховик, отправился с другими заключенными на утреннюю прогулку.

Морозный январский воздух ударил в голову с такой силой, что на мгновение я подумал, что потеряю сознание. Небо над Сеулом было свинцово-серым и мрачным, но даже в такую погоду окружающий мир казался настолько ярким, что резало глаза.

Я снял очки и потер переносицу. Картинка стала чуть четче, а перед взглядом перестали скакать красные точки. Завтра начнется мое обучение работе на швейной машинке, а пока же я был предоставлен сам себе. Тюремный магазин тоже был мне недоступен до момента, пока господин Ким Чан Сон не внесет на мой счет депозит, о чем меня должна оповестить администрация тюрьмы. Надеюсь, у адвоката и Пак Сумин хватит ума не заливать на мой счет сразу несколько миллионов вон на весь срок моего заключения, и они ограничатся суммой в сто пятьдесят-двести тысяч вон, постепенно пополняя мой тюремный счет по мере его истощения. При встрече нужно будет обсудить этот вопрос с юристом, лишнее внимание администрации тюрьмы мне было ни к чему. Для них я был простым северокорейцем по имени Кан Ён Сок, им же я хотел и оставаться. А то, что я еще и являюсь личным ассистентом молодой и крайне богатой особы им знать не обязательно. И даже если в моем деле найдут соответствующие записи, мне не стоит афишировать свою связь с Пак Сумин.

Богатеньких выскочек нигде не любят, это я знал точно.

На второй день в тюрьме меня вызвали в администрацию. Господин с отекшим лицом, имени которого я даже не старался запомнить, устало объяснил мне по второму кругу систему рангов, после чего дал подписать документы о пополнении моего тюремного счета.

— Заключенный Кан Ён Сок, согласно внутреннему распорядку вы можете получать ежемесячно не более пятисот тысяч вон на свой счет, при этом тратить в тюремном магазине на личные нужды не более десяти тысяч в день. Общий лимит расходов в магазине составляет тридцать тысяч вон в сутки. Все понятно?

— Разрешите спросить, — отчеканил я, глядя перед собой, будто снова был в армии.

Мужчина только кивнул.

— Если личные расходы составляют десять тысяч, то как общие расходы могут быть тридцать тысяч вон? — спросил я.

— Вы можете платить за других заключенных, если у них еще есть лимит трат на сутки, — терпеливо ответил мужчина. — Но учтите,