Шрифт:
Закладка:
Рука сама тянется к её лицу, пальцы заправляют рыжую прядь за ухо и замирают на тонкой шее. Лера не отводит своих глаз от моих, а я шепчу, спрашивая:
– А если я именно такой?..
– Причины всё равно должны быть, – стоит она на своём, как я, шепча слова. – Их я тоже хочу знать.
– Зачем, Рыжая? Я… я тебе нравлюсь, да? Даже несмотря на то, как веду себя с тобой?
– Нрави… – теряется теперь она, краснеет беспощадно и выпаливает: – Конечно, нет!
Нравлюсь.
Я улыбаюсь самодовольно и делаю то, что так хотел. Притягиваю её к себе и целую.
Лера испуганно вздыхает, а я наслаждаюсь мягкостью и податливостью упругих губ. Отсутствие сопротивления – как бальзам на душу. Или допинг в кровь. В груди, как лампа нагрева, накаляется желание. Притянуть её ещё ближе, целовать ещё глубже. Именно её – такую настырную, любознательную, вредную.
Трогательную.
В себя я прихожу, когда мы падаем на кровать. Однозначно нравлюсь. И сильно. Но с чего вдруг?
Понимание, что я должен быть разумнее наивной девчонки, отрезвляет. Но прекращать эту будоражащую пытку не хочется. Не хочется, но надо.
Отрываюсь от её губ и с хрипом в голосе говорю:
– Иди спать, Лер. Не надо тебе знать, какой я – это ни к чему не приведёт.
Лера часто дышит, пытаясь вернуть взгляду осознанность. И такая она милая в этот момент, что я начинаю жалеть о своих словах. Снова заправляю её волосы за ухо, улыбаюсь ей непроизвольно, но опровергать сказанное не планирую. Пусть держится от меня подальше.
Отпускаю её, откидываясь на спину, и повторяю:
– Уходи, Рыжая. Если нет желания остаться не для пустых разговоров.
Лера вскакивает с кровати, как ужаленная. Её возмущённое сопение заполняет комнату. Она поворачивается ко мне и шипит:
– Ты… ты…
– Негодяй? – подсказываю я. – Но обаятельный, да?
– Нет, Савва, – мгновенно успокаивается она, распрямляется во весь рост и замечает холодно: – Ты, скорее всего, неплохой человек, но по неведомой причине тщательно это скрываешь.
Девчонка кивает самой себе и идёт к выходу, но у двери обещает:
– Думай обо мне что хочешь, Савва, но до правды я доберусь.
Я усмехаюсь и салютую ей на прощание двумя пальцами. А когда дверь за ней закрывается, сажусь на кровати и обхватываю голову руками.
Вот какого хрена, спрашивается, мне приятно её упорство?
В незнакомом месте я сплю очень плохо, ещё и поцелуй с Саввой тревожит нутро и мысли. Так что с рассветом я сбегаю домой. Лишь убеждаюсь, что Денис с Ритой не передумали насчёт сегодняшнего ужина и, попрощавшись, бегу к заранее вызванному такси.
Досыпаю я уже дома.
Благо родители доверяют мне и не заглядывают в мою комнату ни перед сном, ни с утра, когда уходят по своим делам.
Проснувшись во второй раз примерно ближе к полудню, я долго лежу в своей родной кровати и думаю.
О Савве, разумеется.
Комната ведь многое говорит о своём хозяине, верно? И полый книжный шкаф в спальне Саввы не может означать, что парень обычный разгильдяй. Акунин – кажется, он пишет детективы? Уголовное право на столе… Плюс неизвестная мне неофициальная версия гибели родителей Саввы.
Парень работает над каким-то делом.
Возможно, он догадывается, кто виновен в смерти его мамы и папы, и пытается до него добраться?
В одиночку?
И каким образом?
Избивая беззащитных парней?
Глупость. Слишком мало данных, чтобы делать выводы. Мне нужно больше узнать о Савве, его любимых занятиях, времяпрепровождении. Мне нужно докопаться до правды.
Почему?
Потому что он мне и правда нравится. Глупо отрицать очевидное хотя бы перед собой – поцелуй показал моё к нему отношение. Точнее, его показало то, что я не нашла в себе желания сопротивляться. Более того, если бы Савва не остановился…
По телу вновь проходит волна дрожи, разгоняя стук сердца до скорости света. Даже простое воспоминание о мягких и жадных губах на моих собственных так сильно тревожит нутро, что хочется свернуться калачиком и спрятаться под одеялом, чтобы никто и ничего этого не увидел.
Чёрт.
И вот тут возникает вопрос: придёт ли Савва сегодня со своими опекунами после того, что случилось вчера? И готова ли я сама с ним встретиться?
О, это невыносимо!
Я рычу в подушку пару секунд, а затем собираю себя в кучку и иду принимать душ.
Когда я спускаюсь на кухню, чтобы чем-нибудь перекусить, застаю на ней маму. Её щёки и лоб в муке, чего с ней не случалось никогда прежде. Влажные волосы прилипли к вискам. Она месит тесто с таким рвением и таким сосредоточенным лицом, что не сразу замечает моё появление.
А когда видит меня, неловко улыбается и смахивает пот со лба тыльной стороной ладони, оставляя на нём новый след от муки.
– Здравствуй милая… Вот решила сегодня остаться дома и как следует подготовиться к приёму гостей.
– Да уж, ты подошла к делу со всей ответственностью, – киваю я, наблюдая, как из мультиварки валит пар. Видимо, в ней тушится начинка для будущего пирога. – Мам, ты же понимаешь, что всё будет хорошо? Рита и Денис, они… хорошие.
– Конечно, хорошие, а как иначе? Плохие люди не могли подарить миру такое чудо, как ты.
– Это да, – подумав секунду, соглашаюсь я.
Достаю из шкафа коробку сладких шариков для завтрака, тарелку. А когда иду к холодильнику за молоком, мама спрашивает:
– Где твой мопед, Лера? Я провожала утром твоего отца и подумала, что ты куда-то уехала, но, заглянув в твою комнату, увидела тебя спящей.
Я напрягаюсь, не зная, как мама отреагирует на информацию об его угоне, но затем решаю, что не хочу что-то выдумывать, и говорю правду.
– Как угнали? – охает она. – Где? Ты не пострадала?
– Нет, не переживай, пожалуйста! Я находилась в баре, когда это случилось. Видимо, не стоило оставлять его без присмотра.
– Но… В таких случаях положено обращаться в полицию, милая! Мы сейчас же поедем в отделение.
Мама спешит к раковине, чтобы сполоснуть руки, а я протестую:
– Мамуль, это бессмысленно! Как искать иголку в стоге сена. Мы только попусту потратим время.
– Валерия, ты, может, и не обязана знать цену деньгам, а нам с твоим отцом она хорошо известна. Любая вещь стоит денег, а соответственно, нашего с ним времени и труда. Нельзя просто взять и подарить кому-то мопед! Я думала, ты это понимаешь, раз сама вздумала стать следователем.
