Шрифт:
Закладка:
Впечатление такое, словно над Серебряной Поймой пронеслась злая фея-крестная, которая мановением волшебной палочки превратила карету в тыкву, кучера в крысу, а все новое и хорошее в старое и скверное.
Стас заглянул за телевизор и убедился, что в приборе есть кинескоп и электронные лампы. К задней панели прилипли уже знакомые усики «мицелия», отпрянувшие от Стаса.
Диван, где любила сидеть бабушка перед телеком и где восседало в темноте чудище, состарился на полвека, выцвел и был продавлен чуть ли не до пола. Кровати были простые, деревянные, нелакированные, с тонкими матрасами, застеленные бельем из грубоватой серой ткани.
В высоком зеркале на дверце шкафа Стас увидел себя, измазанного в черной земле, с диким выражением лица, с лопатой в одной руке и телефоном в другой, с амулетом на груди. Он не особо изменился, не постарел, слава звездной пыли, но одежда изменилась, качеством стала заметно хуже и растеряла все цвета, кроме уныло-сероватого.
«Серый мир, это серый и старый мир», — подумал он отрешенно.
Черную выжженную фигуру в виде искаженного человека на отвратительных обоях он нашел только в одной комнате — в бывшей спальне бабушки. Стас постоял перед этим зловещим изображением, думая о том, что тень похожа на те, что остаются от людей после атомного взрыва…
Его толкнул амулет, заставил выйти из спальни бабы Насти, войти в коридор. Стас встал у люка, ведущего в подвал. Глядя вниз, на люк, Стас улавливал свечение амулета и понимал, что это свечение доступно только ему — больше ни одной живой душе. Свечение было радужным, вокруг груди как будто повисла миниатюрная радуга. И Стас снова испытал прилив уверенности — нет, даже не уверенности, а веры. Веры в то, что радуга способна победить унылый старый и серый мир. Этот прилив окончательно уничтожил в нем остатки страха.
Он откинул крышку, включил внизу свет, полез по не слишком изменившейся лесенке, не выпуская лопату, и ступил на земляной пол. Вот что-что, а подвал не изменился совсем. Амулет потянул в дальний конец подвала, к груде утрамбованной от времени земли, вывалившейся из проема в Средиземье…
Отшвырнув тетрапаки от молока, Стас начал рыть земляную груду. Зачем — он не знал, просто доверял амулету. Вскоре лопата выдрала из объятий земли длинную белую трубчатую кость и лоскут прогнившей ткани, который не преминул с сухим треском развалиться на куски. Потом — еще одну кость и часть ткани покрупнее, с пластмассовыми пуговицами. Наконец лопата обнажила человеческий череп без нижней челюсти, позвоночник и несколько ребер. Вокруг шеи скелета среди остатков давно сгнившей одежды и плоти было ожерелье из крупных янтарных бусин.
Он отступил и вытер рукавом пот со лба. Это была бабушка, никаких сомнений. И умерла она много лет назад, судя по состоянию останков, а не пять дней назад.
Но если бабушка умерла давным-давно, кто ее здесь похоронил и кто жил вместо нее?
Кое-что в этом бедламе прояснилось. Стало понятно, почему гроб на кладбище пустой — потому что бабушка умерла не на днях, а гораздо раньше, и лежала все это время в подвале…
Копать дальше не имело смысла, и Стас полез по лестнице наверх. И тут с ним случилось дежавю: он уже вот так карабкался по этой подвальной лесенке совсем недавно, его голова поднималась над уровнем пола, и он видел выкрашенные коричневой краской доски. А потом утыкался взглядом в ноги бабушки. На этот раз доски были не покрашены, ближе к стенам топорщились заусеницами, а посреди коридора были отшлифованы подошвами тапочек.
Но Стас точно также уперся взором в ноги бабушки.
…Встреча получилась настолько неожиданной, что Стас не успел испугаться. Он тупо разинул рот и задрал голову. Баба Настя возвышалась над ним, пухлая, округлая, как всегда, одетая в серый однотонный халат, а лампа за ее головой делала из лица темное пятно.
Стас торопливо выскочил из люка, выпрямился, моргнул раз, другой и различил наконец кое-что такое, отчего становилось дурно. Бабушка — точнее, то, что лишь выглядело как бабушка, — походила на огромную, в человеческий рост, вязаную куклу: ноги и руки, не закрытые одеждой, были затянуты в вязаные чулки, в точности копирующие пальцы и даже ногти в виде более темных участков вязаной ткани, а лицо… Лицо было, как бы глупо или жутко это ни звучало, сшито из лоскутов разной ткани, и сшито грубо, как бы наспех, точно создатель этой куклы спешил и старался соблюсти лишь общие очертания и пропорции. Вместо глаз вставлены желтые фарфоровые шарики без роговицы и зрачка, щеки сделаны из вязаных лоскутков, с нарисованным красной краской румянцем. Рот растянулся до ушей, на голову нахлобучен седой парик. От этой ненастоящей бабушки исходил до трепета знакомый затхлый запах…
Первая мысль Стаса была такая: «Это маскарад. Кто-то нарядился во все вязаное, надел маску и так далее».
Но мысли не суждено было развиться. Существо осведомилось вкрадчивым вибрирующим голосоком, от которого леденели внутренности:
— Ну что, внучок? Нашел косточки-то?
С этими словами тряпичные руки куклы вцепились в плечи Стаса и с невероятной силой повалили на пол. Существо навалилось на него мягкой, но тяжелой грудой, совсем как во сне, сдавило горло мягкими сильными вязаными пальцами.
Стас едва не сверзился обратно в подвал, выронив лопату — она с бряцанием упала возле стенки. «Чудовища ходят при ярком свете?» — пронзила мысль. Да, они ходят — и при свете, и днем, если надо. Просто мы их не всегда видим…
Кукла, давя нешуточным весом и обдавая затхлым запахом, тянула его в сторону люка, и Стас догадался: эта тварь хочет затолкать его обратно в подвал, прикончить и закопать рядом с костями настоящей бабушки, а потом заменить его самого вот такой сшитой наспех большой куклой… И мать будет видеть эту куклу как настоящего живого и румяного Стаса, и в ней не зародится ни капли сомнения, как не зародилось за все эти годы жизни с поддельной бабушкой…
Во время студенчества Стас посещал кружок по микст-файту — коротко ММА, — и кое-какие приемчики, что в стойке, что в партере, закрепились в нем на уровне подкорки и рефлексов. Несмотря на весь ужас и сюр происходящего, он на полном автомате воткнул колено в грудь
