Николая оставили последние силы. Мгновенный переход от надежды к отчаянию не прошел бесследно.

Тем временем «джип» остановился у столба. В кузове без тента, тесно прижавшись, сидели восемь человек в одинаковых грязно-серых балахонах. Рядом с водителем вольготно развалился девятый – в сиреневом атласном халате и белоснежной чалме. Черная окладистая борода, пышные усы с загнутыми книзу концами, большие глаза-маслины под широкими крыльями бровей – все было ярко, но и благообразно. Разве что взгляд, брошенный в сторону распятого шурави, казался злобным, да ноздри, почуявшие запах крови, нервно подрагивали.

«Еще один приехал полюбоваться мучениями жертвы Аллаха», – подумал Пушник. С трудом разлепив набрякшие веки, он взглянул в холеное лицо чернобородого, который успел выйти из машины и широким жестом благословлял толпу. Движения его были плавными, величественными, исполненными достоинства. Мягко огладив бороду ладонями, чернобородый простер руки к небу. Все расступились, склонившись в поклоне, выражая тем самым приехавшему большое почтение.

Чернобородый что-то сказал. Сидевшие в кузове «джипа» выпрыгнули из машины, окружили хозяина. В руках автоматы, на поясах – гранаты, ножи, пистолеты… Чернобородый покосился на ритуальный столб, качнул массивной головой. Резкая команда словно стегнула. Трое охранников бросились к столбу. Один вскарабкался наверх, несколькими взмахами кинжала перерезал проволоку, стянувшую руки и ноги Пушника. Как сноп, тот рухнул вниз. Но упасть на землю не дали. Подхватили на лету и понесли к машине.

Толпа взревела. У душманов отбирали угодную Аллаху ритуальную жертву – такого оскорбления они, похоже, не собирались простить даже столь высокопоставленному лицу, каким, несомненно, являлся чернобородый.

Николай с ужасом наблюдал за этой картиной. Он, когда вдруг сняли со столба, будто с того света вернулся. Но теперь его неожиданный освободитель сам попал в цейтнот. Еще мгновение – и озверевшая толпа сомнет охрану, схватит свою жертву, расправившись заодно с теми, кто хотел ее отобрать.

Однако чернобородый не дрогнул. Презрительно оглядев толпу, он подал знак командиру охраны. Тот выступил вперед, злобно крикнул: «Нис!» Подняв автомат, дал поверх голов длинную очередь.

Николая тем временем завернули в брезент, уложили на дно кузова. Следом туда попрыгали охранники. «Джип» сорвался с места и помчался, набирая скорость.

Машину мотало из стороны в сторону. Голова пленного болталась между сапогами и автоматами. Он медленно проваливался в черную без дна яму…

Прикосновение чего-то мокрого и холодного, приятно щекочущего возвращало из небытия. Сквозь ресницы Николай увидел сухонького старичка с редкой бороденкой. Сосредоточился на обнаженных до локтя руках – худых, пергаментно-желтых, с большими ладонями и длинными костлявыми пальцами. Старик смачивал большой ком ваты в розовом растворе, наполнявшем стеклянную чашу с загнутыми внутрь краями, и тщательно обтирал распростертого на кровати Николая. В воздухе стоял запах спирта, камфары и еще чего-то, похожего на мяту или тмин.

Увидев, что шурави очнулся, старик улыбнулся. Раскосое, растрескавшееся, как высушенная зноем земля, лицо его было покрыто глубокими бороздами. Он что-то залопотал, знаками показал: нужно перевернуться на живот. Николай повиновался. Ощущение, будто с него счищают коросту и тело обновляется, наполняло счастьем.

Осмотревшись, прапорщик увидел, что лежит в комнатке с зашторенными окнами. Постель с белоснежными, накрахмаленными до хруста простынями вызывала блаженное состояние покоя и умиротворения.

Старик закончил обтирание спины, снова жестом попросил повернуться. Схватившись за кисть левой руки, плетью свисавшей с кровати, он резко с вывертом дернул ее книзу. Николай вскрикнул. Боль была острой, но терпимой – врачеватель, по-восточному табиб, знал свое дело прекрасно…

После ухода табиба Николай задремал. Стало легко и покойно. Горечь плена, терзавшая предшествующие дни, как-то притупилась. Даже злость на Сергеева, по чьей милости рота попала в засаду, потеряв стольких отличных ребят, и та стала не такой острой. Старлея подвела самонадеянность, на войне сравнимая разве что с глупостью. Такая натура: либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Мальчишка, рано ему надели офицерские погоны и доверили командовать людьми…

Николай отчетливо вспомнил лицо старлея, когда прощался с ним на перевале. Обычно холодное, высокомерное, оно стало иссиня-бледным, растерянным, в глазах – мука. Сергеев с оставшимися в живых, вырвавшись из проклятого ущелья, уходил. У него было будущее. А Пушник оставался, чтобы прикрыть отход. И каждый прекрасно сознавал, что прапорщик обречен…

Дверь внезапно распахнулась. В комнату проскользнул человек. На впалых щеках его пучками проступала щетина, сгущавшаяся к подбородку и у верхней губы. Выпирающие скулы, приплюснутый нос и бегающие глазки делали лицо если не безобразным, то уж, во всяком случае, не симпатичным.

– Оклемался, друг? – спросил вошедший с заметным гортанным акцентом, и Николай поразился русской речи. – Считай, тот свет видел и опять вернулся… Ты лежи, табиб вставать не велел. Спасибо господину Раббани говори. Он давал приказ.

Речь, безусловно, шла о чернобородом. Значит, этот восточный барин спас Пушнику жизнь?

– Зачем я ему? – спросил Николай, вглядываясь в странного посетителя, одетого, как духи, в бесформенный балахон.

– О-о, Бархануддин Раббани – большой человек! Ученый, светлая голова. Книги умные пишет. Каждый мусульманин знает… Раббани – глава партии!

– Какой партии?

– «Исламское общество Афганистана». Разве не слыхал?

Николай, конечно, слыхал, и не раз. Замполит рассказывал о «пешаварской семерке», поклявшейся на Коране дать отпор «русскому империализму». Раббани – враг, причем непримиримый. А поскольку умен, то вдвойне опасен. Тем не менее он избавил Николая от мучительной смерти. Пошел даже на конфликт со своими. Жаждущую крови толпу духов можно было усмирить только автоматными очередями. Опоздай Раббани на полчаса, для прапорщика Пушника на этом свете все было бы кончено…

– Ты сам кто будешь? – спросил Николай. В нем вдруг проснулась подозрительность.

– Меня бояться не надо… – Посетитель прислонился к стене, сдвинув на затылок колпачок, напоминающий тюбетейку: – Я тоже шурави, рядовой из сто восьмой дивизии. Хватали меня провинция Фарах. Полтора года тому…

– Звать как?

– Абдулло.

– Кличка, что ли?

– Какое значение имеет.

– Узбек?

– Таджик. Хорог слыхал? Мать, братья там… Пушту знаю. Здесь все пушту говорят. Пленные мы, Колья…

– Имя мое откуда узнал? – поразился Николай.

Абдулло тоненько захихикал:

– Ты теперь личность знаменитая, совсем народный артист… Николай Николаевич Пушник – так? Про тебя много-много знают. Сюда смотри…

Он протянул вытащенную из-за пазухи свернутую в трубку плотную бумагу. С листовки на Николая взирала его круглая, глупо улыбающаяся физиономия. Он был в парадной форме гвардейца-десантника со всеми знаками воинской доблести: отличник, классный специалист, мастер парашютного спорта и медаль «За боевые заслуги». Справа тонкой арабской вязью – пояснительный текст, а ниже полностью воспроизводилась первая страничка военного билета с биографическими данными: фамилия, имя, отчество, звание, должность, год рождения, местонахождение военкомата…

Превозмогая боль в спине,