Анху знал, что есть множество ядов, которыми легко извести человека, и сделать это можно незаметно для его близких. «Но зачем нужно было это делать Эйе? И без того верховный жрец подчинял своей воле юного правителя. Все делалось так, как хотел этого Эйе. Только сейчас, совсем недавно, Тутанхамон стал более настойчивым и решительным. Может быть, это заставило верховного жреца избавиться от фараона? Но другой, новый правитель может и вовсе отказаться от услуг Эйе. Как он этого не понимает? Чёрный Лотос говорила, что великая госпожа ненавидит верховного жреца. Может быть, царица и права? Лицо Эйе и в самом деле неприятно. Оно даже порочно. Но ведь нельзя же желать несбыточного: чтобы каждый занимающий высокое место блистал красотой, благородством. Такое бывает редко. Может быть, потому так велика скорбь людей Верхнего и Нижнего Египта? Поистине люди поднимаются, чтобы рвать на себе волосы и омываться слезами».

Так размышлял художник Анху, сын верховного жреца Мемфиса, ученик знаменитого Тутмеса из Ахетатона, муж рабыни из страны Куш. Принимаясь за великую работу для обители вечности, он долго наставлял своих молодых помощников, долго втолковывал им, как он желает сделать те вещи, которые ему заказала великая царская вдова. Анху от души хотел украсить обитель вечности Тутанхамона достойно величия, любви и скорби юной царицы.

Великая царская жена не покидала своих покоев. Она сидела неподвижно, скрестив руки на груди, и в глазах её можно было прочесть скорбь и отчаяние. О чем бы она ни подумала, куда бы ни глянула ― повсюду перед ней оживал Тутанхамон. Все мысли, все чувства, все окружающее царицу было тесно связано с ним, с его величеством, взошедшим в свой горизонт.

Искусно расписанные стены переносили её в тенистый сад, к прудам, где среди зарослей папирусов вили гнезда веселые птицы. Она вспоминала свои прогулки с любимым, и ей слышались птичьи голоса на рассвете и слова Тутанхамона о том, что крик ласточек и кряканье диких уток ― это радостное приветствие великому богу Амону, пославшему на землю свои живительные лучи. Ей вспомнилось, как они протягивали руки к солнечным лучам и пели гимны всесильному божеству. И вдруг ей послышалось, как пели эти гимны в Ахетатоне, когда был ещё жив Эхнатон.

О Атон, живущий, начавший жизнь…

Теперь уже не услышишь гимнов Атону. Эйе настоял на своем, и главным божеством Фив снова стал Амон-Ра. Но о чем она думает в этот страшный час? Ей надо думать о вечном жилище для своего любимого господина. Юный фараон, веря в свой золотой век, протяженностью в сто десять лет, не воздвиг себе гробницы. Он ничего не успел. И теперь все заботы ― на ней. Десятки его предшественников, фараоны разных времен, строили себе обитель вечности задолго до своей смерти. Успеют ли теперь сделать достойное жилище в Городе вечности? Вот идут к ней жрецы, зодчие, хранители сокровищ, советники. О чем они будут говорить? Ей не хочется их видеть.

― Пусть оставят меня, ― шепчет едва слышно царица.

И старая Тии, которая все время на виду и всегда готова к услугам великой госпожи, дает знак, чтобы люди покинули покои царицы.

― Позови Май! ― потребовала царица.

И вот у ног её хранитель сокровищницы Май, он же писец, сын исцелителя Ауи, рожденный госпожой Урт. Май внимательно выслушивает все пожелания великой госпожи. Он сам записывает в свой папирус все, что ему нужно запомнить. Великая госпожа говорит о том, что она желала бы соорудить пирамиду ещё выше и прекрасней пирамиды Хуфу, но она знает, что это невозможно. Ещё в детстве она слышала о том, как долго строятся такие пирамиды. Она хочет, чтобы обитель вечности была построена в срок, чтобы она вместила все сокровища для долгой и прекрасной жизни в полях Налу. А самое большое её желание ― чтобы воры не смогли найти священное жилище Тутанхамона, чтобы они не разграбили его.

― Что ты скажешь мне, управитель строительными работами Май, любимый писец его величества Тутанхамона, хранитель сокровищницы?

― Я скажу, что хотел бы воздвигнуть пирамиду, ещё более прекрасную и более богатую, чем пирамида Хуфу. Но мне известно, что гробница Хуфу, спрятанная в пирамиде, ограблена и обесчещена. А ведь только на строительство дороги, по которой таскали камни для пирамиды, понадобилось десять лет. Есть священные записи, они говорят, что пирамиду Хуфу строили двадцать лет сто тысяч рабов. Каждые три месяца пригоняли новых рабов. Нам не построить такой пирамиды. У нас всего два месяца.

― Два месяца? ― воскликнула в отчаянии царица.

― Но ты не печалься, великая госпожа. Гробница возлюбленного Амоном-Ра будет обителью великолепия. Я позабочусь об этом. Воры не проникнут в неё. Твой божественный супруг будет вечно пребывать в царстве Осириса среди роскоши, среди золотых колесниц и верных слуг.

― Ты сказал ― два месяца? ― спросила царица. ― Успеют ли сделать все для возлюбленного Птахом, для возлюбленного Сокаром?

В голосе царицы слышалась тревога, и Май заверил великую госпожу, что все будет сделано, что сокровищница фараона открыта для щедрых и прекрасных работ.

Хранитель сокровищницы Май ушел, а великая госпожа приказала никого более не пускать. Она хотела побыть возле любимого кресла Тутанхамона, чтобы снова увидеть фараона таким, каким он был совсем недавно.

«Всего два месяца! На все, на все! На строительство обители вечности, на бальзамирование, на подготовку к великой церемонии и ещё…»

Анхесенпаамон гнала от себя страшные мысли, но они возникли внезапно во время разговора с Май, и уже нельзя было избавиться от них. Это были мысли о будущем. Впервые царица подумала о том, что за эти два месяца она должна позаботиться о своей судьбе.

Но как? Тот, кто станет её мужем, ― тот и будет великим правителем Египта. Но кто он? И как можно сейчас думать об этом? Но если не думать, то можно погибнуть. Да, да, можно погибнуть совсем юной.

Царица взяла в руки серебряное зеркало и увидела свое печальное и заплаканное лицо.

Как страшно и одиноко ей, великой царской вдове. Сколько горя и страданий выпало на её долю! И как страшно жить с мыслью о том, что Эйе виновник великой скорби!

― Помоги мне, богиня Хатор, супруга солнечного Гора, покровительница женщин! Подари мне частицу своей мудрости!

Старая Тии громче всех рыдала по умершем фараоне. Она рвала на