не он, разумеется. А эти красивые девушки, которые говорили только о себе. И ни разу – ни разу! – ни одна не спросила, что он любит, где его родители, что ему снилось и не устал ли он на работе?

Вот и вся простая история. Мы хотим дружить и жить с теми, кто интересуется нами. А от нарциссов действительно отходят подальше. Ни одна из этих девушек, кстати, так и не вышла замуж, по крайней мере те, кого я знаю. Хотя они всё ещё красивые. Седину ведь можно закрасить, а морщины – разгладить. И продолжать говорить только о себе…

Одинокий любящий

Дружба – это когда не звонишь месяца три и не пишешь, а потом позвонишь в три часа ночи, если очень нужно, и к тебе приедут. Или пешком придут с Химмаша, если нет денег на такси. И деньги раздобудут, если нужно, даже если придется продать что-то. Или занять, унижаясь. Это не важно. И не будут корить, ни о чём спрашивать, охать и ахать, подробности выпытывать. Захотите – расскажете. Не захотите – просто будут на вашей стороне. Но есть одно условие дружбы, самое важное,– именно так поступаете и вы. Именно так, и никак иначе. И счастлив тот, у кого есть такая дружба. Такой человек в безопасности, потому что это самая мощная поддержка, самая сильная опора, и жить не страшно. Ничего не страшно, если есть такой друг. А в любви бывает грустное и даже трагическое. Когда друг – кто-то один. Кто-то один готов идти пешком с Химмаша, отбиваясь от пьяных ночных хулиганов. И отдавать последнее. А если нечего отдать – просить, унижаясь. И спасать, и защищать, и оберегать от ужасов жизни. Одинокий любящий. И пока он есть, тоже ничего страшного не случится с тем, кого он любит. Но это так грустно…

Любовь иногда очень грустная штука. Дружба всегда обоюдна, дружить могут только двое. А любить может и один. Верно, преданно, постоянно, таким ровным неугасимым пламенем, как газовая горелка или одинокая звезда… Но может быть, эти люди и освещают жизнь другим.

Вдвоём всё можно пережить

Это в детстве было. Одноклассница моя жила в старинной коммуналке петербургской. И я к ней заходила часто – в одном доме жили, с голым и каменным двором-колодцем. В коммуналке жило много людей, и одна старушка жила, Мария Аркадьевна. Она была не просто старая, а древняя очень, высохшая, прозрачная прямо, с седым пучком. В кружевном белом воротничке и в беретике ходила по дому. И с фарфоровой чашечкой голубенькой; две чашечки были, покрытые паутинкой трещин. И чайничек. Это старушка угощала чаем свою подругу, ещё более древнюю на вид, крошечную старушку Ксению Эмильевну. От старости у Ксении Эмильевны сделался горб, она походила на гномика из мультфильма; тоже в колпачке таком. И тоже с воротничком. На общей кухне они нальют кипятку в чайничек и идут в комнату, дрожащими руками несут чайник и чашки. И пьют чай за круглым столиком. На трюмо китайский болванчик и пудра с пуховкой из лебяжьего пуха. Старушки меня приглашали и дребезжащими голосами рассказывали про пуховку и пудру «Кармен». И про духи с запахом жасмина и туберозы – до сих пор не знаю, как тубероза пахнет… А как старушки пахнут – знаю. Пылью и пудрой.

Мария Аркадьевна заболела однажды и перестала вставать совсем. И соседи, конечно, хотели комнату занять, тогда все тесно жили. А старушку отдать в больницу или в инвалидный дом, а что делать-то? Пришла крошечная и дряхлая Ксения Эмильевна. И сквозь толстые стекла очков посмотрела на соседей огромными увеличенными глазами. Посмотрела сурово и грустно. И сказала, почти не дребезжа: «Как вам не стыдно! У Марии Аркадьевны есть подруга. И я буду ухаживать и лекарства давать. Иначе и быть не может. И постель я перестелю, и горшочек подам. Мы в гимназии вместе учились, революцию пережили и блокаду. Мы же подруги!» И на шатких ножках она стала ходить и хлопотать… И все стали помогать тоже. И дежурить по очереди, и в аптеку ходить. Люди ведь не злые в душе. И потихоньку Мария Александровна стала вставать и чай пить. И даже с пряниками, которыми соседи угощали старушек-подружек. А потом мы уехали, и я не знаю, что было дальше – да и не надо. Человек дряхлеет и стареет, а потом уносит его ветром, как прозрачный листочек осенний. Ну и что? Главное, чтобы был друг. Или подруга. Вдвоём не страшно. Вдвоём все можно пережить. И улететь вместе, взявшись за руки, туда, где все снова будут молодыми и сильными…

Жить в ладу с собой и другими

Вкус зависти

Вкус апельсина можно описать просто – сладко-кислый. Хотя на самом деле он не такой; не совсем такой. Невозможно описать вкус, можно его только ощутить, почувствовать, не так ли? Или метафорами описать. Вот так же невозможно описать вкус зависти. Если мы никогда не чувствовали зависти, вкус её нам неизвестен. Мы о нём только читали и слышали. И нам непонятно, что ощущает завистник.

Один писатель захотел почувствовать зависть. По-настоящему её пережить, попробовать её, как апельсин. Для наблюдения писатель выбрал своего успешного друга, который уехал жить к морю с любимой девушкой, совершенно счастливый. И работу отличную нашёл. Писатель стал следить за своим приятелем в сети. Рассматривать фотографии, воображая, как счастлив друг. Как ему хорошо живётся. И сравнивать жизнь счастливчика у моря и свою не очень счастливую жизнь в небольшом северном городишке.

Писатель знал, что сначала надо сравнивать, а потом и зависть придёт. Он читал об этом в научных статьях. Это был такой эксперимент для романа о зависти.

Писатель сравнивал белоснежную улыбку друга и свою, обычную. Где этот счастливец такое отличное отбеливание зубов сделал? Через некоторое время у писателя стали чернеть и болеть зубы. Появился запах изо рта.

Писатель заметил, что друг перестал носить очки. Он сделал коррекцию зрения! Через месяц зрение писателя стало сильно ухудшаться.

Друг заметно похудел – он спортом занимался. Писатель сравнивал фигуру друга со своей. И начал толстеть, обвисать как тесто…

И во рту появился противный металлический вкус, кислый такой. Его невозможно описать, как вкус апельсина…

А ведь писатель так и не смог довести себя до зависти! Он не желал другу плохого и не вредил ему. Он просто следил, наблюдал