течение столетия после смерти Ираклия едва ли отражала те интеллектуальные интересы, которые отличали Георгия Писиду, Феофилакта Симокатту и автора «Пасхальной хроники». Единственный оставшийся в живых из их поколения — Максим Исповедник, несмотря на ту космологическую и всеобъемлющую перспективу, которая отмечала его ранние труды, вплоть до своей смерти в 662 г. был погружен в христологические споры с монофелитами.

Тем не менее Стефан оставил в Константинополе свои рукописи, и есть слабый намек на то, что они не пребывали в полном пренебрежении, пока их не стали пересматривать и переписывать, начиная с середины VIII в. В одной краткой хронике IX в. мы читаем:

«От Диоклетиана до седьмого года правления Константина, правнука Ираклия, при котором философ Стефан истолковал астрономические таблицы, 392 года»[166].

Автор хроники или более ранний источник данного известия должен был иметь перед глазами астрономически-хронологическую заметку, написанную в 675/6 г., на седьмом году правления Константина IV (668–685). Невозможно иначе объяснить точность года по эре Диоклетиана, часто использовавшейся византийскими астрономами, в сочетании с упоминанием произведения Стефана Александрийского, которое может быть только его введением в «Подручные таблицы» Птолемея. Раз автор этого известия вряд ли мог учиться у Стефана, который умер до 638 г., то возможно, его обучал воспитанник александрийского мэтра. В любом случае, некая преемственность кажется здесь вероятной. Это, кстати, делает менее удивительным существование монаха-«астронома» в Константинополе в 695 г.[167]

Чтобы восполнить эти разрозненные данные по астрологии и астрономии, следует упомянуть источник, который свидетельствует о более широком интересе к оккультной науке в Константинополе после правления Ираклия. Фотий отмечает это в своей «Библиотеке»[168]:

«Прочитана книга многосоставная, а точнее даже многокнижная, в 15 словах и 5 томах. В ней разбросаны якобы свидетельства и цитаты из целых трудов не только греческих, но и персидских, фракийских, египетских, вавилонских, халдейских и даже италийских авторов, считавшихся разумными у каждого из этих [народов]. Автор пытается показать, что они подходят для чистой, сверхъестественной и божественной религии христиан, так как и они провозглашали и возвещали и о сверхсущностной и единосущной Троице, и о пришествии Слова во плоти, и о божественных знамениях, кресте, страдании, погребении, вскресении, вознесении и благодати Святого Духа, паче слова данной ученикам в огненных языках, а также о страшном втором пришествии Христа, Бога нашего, воскресении мертвых, суде и воздаянии за то, что каждый совершил в своей жизни. И не только об этом, но и о создании Вселенной, Провидении, рае и подобном этому, а также о добродетели, практикуемой христианами, и обо всем, что на нее только похоже. Он пытается показать, что обо всем этом философствовали и проповедовали эллины, египтяне, халдеи и все вышеперечисленные, в своих собственных трудах».

На первый взгляд, здесь нет ничего, что напрямую касалось бы астрологии, но в этой заметке есть указание на тот научный интерес и то апологетическое мышление, которые сформировали православие астрологов. Начиная с упоминания египетских и халдейских свидетельств и заканчивая книгой, посвященной сотворению Вселенной и Провидению, — все это темы, которые трудно было бы обсуждать без изучения астрономии. Кроме того, есть еще и информация, которую Фотий добавляет ниже: «И не только из вышеупомянутых он собирает и составляет эти свидетельства, но не пощадил для их изготовления даже алхимических трудов Зосима… Панополитанского». Любой, кто интересовался алхимией, не мог быть равнодушен к астрологии. Наконец, есть выраженные Фотием сомнения в полезности этого труда.

«От этого никакой пользы для благочестия, но автор, как кажется, не без основания возбудит в любителях критики поводы для нападок, если они смогут показать, что некоторые из наших взялись за совсем не подходящие и даже, напротив, весьма отвратительные вещи для подтверждения нашей религии, не нуждающейся в этом и единственной чистой и истинной, стараясь и пытаясь привести в согласие их, которые отличаются от наших вещей больше, чем тень — от света».

Фотий не ставит под сомнение благочестие анонимного автора, но можно задаться вопросом, в чем заключалась истинная цель этого автора: хотел ли он дать христианской религии дополнительные доказательства, в которых она больше не нуждалась, как справедливо замечает Фотий, или же создать предлог для изучения какого-либо экзотического и запретного материала. В любом случае очевидно, что автор труда обладал либо хорошо укомплектованной библиотекой, либо сборником текстов, уже составленным неким компилятором.

Тут вспоминаются те «тайные книги», которые Анания обнаружил в библиотеке Тихика в Трапезунте. В любом случае несомненно, что этот автор мог воспользоваться плодами деятельности Стефана Александрийского в Константинополе. Фотий знал о нем только то, что «он обитал в Константинополе, жил в законном браке с женой и детьми от нее и действовал после эпохи Ираклия».

Этот константинопольский текст VII в. важен потому, что подчеркивает уже укоренившуюся и широко распространившуюся в культуре тенденцию, о которой я до сих пор не упоминал, но которая в значительной степени способствовала выживанию астрологии в суровых условиях того времени. Это тяга к синкретизму, к интеграции любого полезного и перспективного наследия, несмотря на очевидные противоречия и несоответствия. Синкретизм был столь же необходим для создания новой цивилизации ислама, как и для сохранения древней цивилизации Римской империи. Он был особенно дорог чиновникам, стремившимся обеспечить стабильность государства и культа. Как было сказано, лучшим помощником мусульманского астролога был «синкретический ум, который в то время везде, кроме логики, заменял ум аналитический. Метод синкретического ума можно сформулировать следующим образом: поскольку в традиции все хорошо, то главное — ничего не подавлять и все гармонизировать»[169]. То же самое относится и к византийскому астрологу.

Если не углубляться дальше VI в., этот быстро развивающийся синкретизм можно увидеть в трудах двух чиновников времен правления Юстиниана I: Иоанна Лида и Иоанна Малалы. Подчеркивая значение небесных и метеорологических знаков, в трактате De ostentis Лид открыто принимает сторону астролога Птолемея[170]. Конечно, он более учен и менее благочестив, чем Малала. Но последний совпадает с ним в том, что старается включить языческие традиции в ту систему христианского времени, которая столь ярко выражена в его хронике. Абсурдность историй, выдуманных им самим или заимствованных у предшественников, не должна скрывать от нас то, как они позволяют этому ярому стороннику юстиниановского «террора» и божественной справедливости включить в свой труд герметиков, орфиков и пантеон греческих богов, которые вместо того, чтобы