— Спасибо, — поблагодарила подавшую мне было вещи гардеробщицу. Однако подошедший Яков опередил меня. Сам взял куртку.

— Будь добр, отдай её мне, — потребовала, не скрывая недовольства, когда он, вместо того, чтобы помочь мне одеться, просто перекинул куртку через руку.

Ужин прошёл спокойно. Слишком спокойно, и я чувствовала, что в этом скрывается подвох.

— Ты обещал, что это будет просто ужин, — напомнила, сминая в руках палантин.

— Это и был просто ужин. — Серебряков подошёл к большому окну, сквозь которое был виден подсвеченный фонарями проспект. В их приглушённом свете было отчётливо видно, что на улице опять идёт снег. Мелкий и мокрый.

— Я тебя не держу, Мира. Хочешь идти — иди.

Несколько долгих секунд мы смотрели друг на друга. Что бы я ни сделала, это ни к чему не приведёт — это понимание вдруг овладело мной. Если он захочет добиться своего — добьётся.

Молча я встала у окна и стала смотреть на проезжающие мимо машины. Из зала доносились звуки голосов и музыки. Неожиданно на плечи мне опустилась куртка, поверх неё Яков положил руки.

— Я вызвал такси, — проговорил он, и дыхание его щекотнуло мой затылок.

Против воли я прикрыла глаза. Его негромкий бархатный голос проник вглубь меня. За ужином я выпила всего один бокал, но чувство было такое, словно я совершенно пьяная.

Неожиданно он повернул меня к себе, и я перестала дышать. В зрачках его тлели искры… искры какого-то голодного безумия.

— Ты права, — вдруг севшим голосом выговорил он. Обхватил мою голову, сжал волосы. — Черт подери! Ты права, Мирослава.

— В ч-чём? — от неожиданности я запнулась.

Он посмотрел на мои губы и опять в глаза. Дыхание моё стало ещё прерывистее.

— Я бы мог остановиться в местечке поприличней, — сдавил голову сильнее. — Хотя бы там, где варят не такой паршивый кофе, — пропустил волосы сквозь пальцы и опять сжал. Так сильно, что я поморщилась. Но его это не остановило. Он задрал мою голову, вынуждая смотреть на него. Склонился ближе. — Я бы мог снять хоть всю гостиницу, если бы захотел. Я бы даже мог послать сюда кого-нибудь из своих людей, а не лететь через всю страну. Но я торчу в вонючем клоповнике и пью по утрам суррогат, — хриплое рычание.

Напоследок он так сильно потянул, что я не удержала тихий болезненный всхлип. Хватка Якова ослабла, а сам он, криво и зло усмехнувшись, мотнул головой.

— Но знаешь, что самое смешное? — он так и держал меня. Только теперь не сжимал волосы, а просто поглаживал подушечками пальцев, как будто колебался между тем, что выбрать: кнут или пряник. — Самое смешное это то, что девка, из-за которой я послал к чёрту куда более важные дела, пытается что-то мне доказать.

— Я ничего не пытаюсь тебе доказать.

— Пытаешься, Мира, — он всё-таки погладил меня. Подтянул ближе, и дыхание его опалило мои губы.

— Мне казалось, — его запах обволакивал меня. Скомканное сознание противилось, рассудок неустанно твердил, чтобы я не поддавалась даже на миг, но… — казалось, что поцелуи не в твоих правилах.

— Свои правила устанавливаю я сам, — голос совсем сиплый, — и я же решаю, когда их нарушать.

В следующую секунду он буквально впился в мой рот. Грубо, жёстко и несдержанно. Сминая волосы, целовал, не давая опомниться, проникая языком всё глубже и глубже. Больше я не слышала ни голоса разума, ни собственного сердца, ни музыки из зала. Я вообще ничего не слышала — только чувствовала. Пыталась отвечать, касалась языка своим, но даже здесь силы наши были не равны. Он брал меня этим поцелуем, как брал той единственной ночью — всю до конца, подчиняя себе, доказывая, — если он того захочет, я обязана — обязана быть его.

— Такси, — шепнула, когда он отпустил.

Сквозь пелену до меня донёсся короткий сигнал телефона. За ним ещё один.

Яков прихватил мою нижнюю губу зубами, и по телу моему прошлась жаркая волна, миллионы крохотных импульсов, сосредоточившихся внизу живота.

Глаза его стали чёрными, но заглянуть в их глубину было невозможно — сплошная темнота.

Облизнула припухшие губы. Он молча помог мне застегнуть куртку, затем забрал своё пальто.

— Хорошего вечера, — открыв перед нами дверь, деликатно выговорил швейцар, о присутствии которого я даже забыла.

Машина уже ждала нас напротив входа. В молчании мы подошли к ней, и только когда Серебряков открыл дверцу, я посмотрела на него.

— Я поеду домой, — сказала тихо.

Он продолжал смотреть на меня и молчать. Всё та же темнота взгляда, всё те же суровые черты лица.

— Не хочу снова проснуться в гостиничном номере одна, Яков, — ответила прямым взглядом.

— Хорошо, — указал мне на сиденье и, едва я нырнула в салон, закрыл автомобиль.

Водитель тронул такси с места, а я посмотрела в окно. Серебряков набрал кому-то и, приложив телефон к уху, вернулся в ресторан. Хорошо… Единственное, что он мне сказал после в очередной раз вывернувшего нутро поцелуя: проклятое «хорошо».

Невольно дотронулась до губ и, перехватив взгляд шофёра в зеркале заднего вида, вспомнила, что мне нужен другой адрес — не гостиницы, а дома. Тамаркиного дома.