В церкви поднялся столь великий шум и все так громко кричали, что ничего нельзя было разобрать. Иные пребывали в страхе и трепете, иные восклицали: «Спаси его, Господи!», иные: «Так ему и надо, в другой раз пусть не лжесвидетельствует!»

Наконец несколько человек, по моим наблюдениям — с великим страхом, приблизились к нему и схватили за руки, коими он наносил мощные удары близстоящим. Другие усмирили его ноги, а это было нелегко, ибо взбесившийся мул не брыкается так, как брыкался альгвасил. Более пятнадцати человек навалилось на него, и всем им изрядно досталось, а чуть кто, глядишь, зазевался, тому попадало и по зубам.

Всё это время хозяин мой пребывал на коленях у кафедры, всё так же воздев руки и возведя очи к небу, а душою вознесясь к Божеству, так что ни рев, ни шум, ни крики не могли отвлечь его от созерцания.

Добрые люди подошли к нему и, пробудив его своими возгласами, стали просить, чтобы он соизволил помочь несчастному умирающему альгвасилу, забыл о происшедшем и о злобных его речах, ибо тот за них уже поплатился, и из любви к Богу избавил альгвасила от страданий и от опасности; они, мол, ясно видят теперь вину альгвасила, а равно и правоту и добросовестность моего хозяина, молитву коего Господь услышал, альгвасилу же не замедлил воздать по грехам его и покарать.

Проповедник мой, словно пробудившись от блаженного сна, взглянул на них, посмотрел на преступника и на всех, что стояли вокруг, и торжественно заговорил:

— Добрые люди, вам бы не следовало заступаться за человека, на котором столь явно означился гнев Господень, но поелику Господь повелевает нам не платить злом за зло, а, напротив, прощать обиды, то мы, уповая на Его милосердие, постараемся умолить Его простить богохульника. Обратимся же к Господу!

Тут он спустился с кафедры и с весьма набожным видом призвал всех помолиться Богу, да простит Он этого грешника, вернет ему доброе здравие и ясный рассудок и изгонит беса, которому Он попустил вселиться в альгвасила за содеянное им великое прегрешение.

Все преклонили колена и вместе с духовенством тихими голосами запели перед алтарем литанию[74], а хозяин мой, воздев руки к небу и так закатив глаза, что видны были лишь одни белки, произнес столь же пространное, сколь и трогательное слово и заставил расплакаться весь народ, как это бывает обычно с богобоязненными слушателями и проповедником во время проповедей о Страстях Господних. Он молился не о том, чтобы Господь отнял у грешника жизнь[75], — как раз наоборот: он молился о том, чтобы Господь продлил ему век и привел к покаянию[76], чтобы сей одержимый бесом грешник, проникшись сознанием греховности и устрашенный близостью смерти, принес покаяние, а чтобы Господь, видя его чистосердечное раскаяние, простил его и исцелил.

Засим он велел подать ему буллу и возложил ее на голову альгвасила. Грешник тотчас же начал мало-помалу приходить в себя, и, едва лишь вернулся к нему рассудок, он бросился к ногам Божьего посланца и признался, что говорил он по наущению дьявола, дабы причинить священнику зло и отомстить за обиду, а главное, дескать, потому он так говорил, что дьявол терпеть не может, когда народ раскупает священные буллы.

Хозяин мой простил его, дружба между ними восстановилась, а торговля буллами пошла так бойко, что почти ни одна живая душа в этом селении не осталась без них, — их брали нарасхват и мужья, и жены, и сыновья, и дочери, и юноши, и девушки.

Весть о случившемся распространилась по окружным деревням, и, когда мы прибывали в какую-нибудь из них, не нужно было уже ни проповеди, ни хождения в церковь, — народ сам валом валил в гостиницу, точно это были не буллы, а раздаваемые даром груши, так что в десяти или двенадцати окрестных селениях хозяин мой распродал десять или двенадцать тысяч булл, не произнося никаких проповедей.

Когда хозяин мой разыгрывал всё это в храме, я тоже, грешным делом, подивился и всему поверил, как верили и многие другие, но потом, когда он и альгвасил стали при мне смеяться и шутить над этой проделкой, я понял, что всё было подстроено моим изобретательным и хитроумным хозяином.

[В другом же местечке, имени которого я не хочу всуе упоминать, с нами произошло следующее. Мой хозяин там произнес две или три проповеди, но буллы ни черта не покупали. Поняв, что происходит, — а именно, что буллы, хотя он и уверял, что они действуют целый год, никому не нужны, что люди прямо-таки наотрез отказываются брать их и что все его труды идут насмарку, — мой пронырливый хозяин приказал звонить в колокол, созывая всех на прощальную проповедь, а когда произнес ее, простился и, сходя с кафедры, позвал писца и меня, нагруженного мешками, и велел нам подняться на первую ступеньку. Забрав из рук альгвасила всё, что у того было, а у меня — всё, что лежало в мешках, и сложив всё у своих ног, он вновь взошел на кафедру и с веселым лицом начал — пачками, по десять—двадцать штук зараз — разбрасывать буллы во все стороны со словами:

— Братья мои, берите, берите милость Божию, каковую он посылает в ваши дома, и ни о чем не думайте, ибо это такое благое дело — освобождение пленных христиан, томящихся во владениях мавров, что вы не отвернетесь от нашей веры и не обречете себя на мучения в аду, но поможете им своей милостыней и вознесете по пять молитв Господу нашему и по пять Деве Марии за их спасение из плена. А еще, как сказано в этих святых буллах, они помогут вашим отцам, и братьям, и всем вашим сродственникам, пребывающим в Чистилище.

Когда народ увидел, как они сыплются на него, словно задарма и прямо из руки Божией, то бросился их хватать и запасать, и не только для младенцев в люльках, но и для всех своих покойников, от малых детей до последних слуг, пересчитывая их по пальцам. Мы так спешили, что в спешке я порвал мою бедную старую куртку: так что заверяю Вас, Ваша Милость, что не прошло и чуть более часа, как в мешках не осталось ни одной буллы