Филипп лежал и молча смотрел в окно спальни. Ущербный месяц своим ярким, словно жидкое серебро, светом заливал деревья, росшие в королевском саду, и окрашивал ночной мир невероятными красками небытия. Констанс прижалась к его плечу и мирно дремала, удобно устроившись рядом с ним.

– Который сейчас час?.. – вслух спросил он самого себя.

Принцесса открыла глаза, потянулась к нему с поцелуем, нежно обожгла его губы зовом любви и ответила:

– Уже больше трех ночи, наверное…

Он привстал на локтях и с ужасом посмотрел на нее:

– Как?! Так поздно?!..

Констанс мило улыбнулась, потянулась своим телом, демонстрируя ему все изгибы своей молодой и роскошной фигуры:

– Даже больше… – она снова попыталась прижаться к нему. – Ой! Вон и небо начинает медленно розоветь на востоке…

Филипп бросился к окну и обомлел! Начиналась заря нового дня. Двор медленно наполнялся просыпающимися слугами, жизнь снова медленно вкатывалась в привычное русло.

Он стал быстро одеваться, на ходу хватая свои вещи, разбросанные по всей комнате в самой замысловатой последовательности. Констанс обиженно надула губки и произнесла:

– Милый, не надо так спешить и пугаться… – она перехватила растерянный взгляд рыцаря, спустила ножки с кровати и прибавила. – Утром же пойдем к моему батюшке, упадем в ноги и станем молить его дать нам благословение.

Филипп посмотрел на нее – такую очаровательную, красивую и наивную, на большое кровавое пятно, расползшееся по простыне – след их горячей и бурной ночи, вздохнул, грустно улыбнулся и ответил:

– Меня сразу же казнят…

– Но, почему?! – Удивилась она, встала и, подбежав к нему, крепко прижалась к груди рыцаря. – Мой отец вовсе не злой и не такой уж страшный, как ты его представляешь!..

– Бесчестье своей дочери, я думаю, никто не стерпит… – лицо Филиппа окаменело. – Мне надо срочно исчезнуть…

– Ты бросаешь меня? – на ее глазах появились огромные слезы. – Почему?..

– Нет-нет! – он стал целовать ее лицо, собирая губами соленые слезинки. – Я не могу жить без тебя, но, я боюсь, что именно сейчас твой отец не готов все понять и…

Она перебила его:

– Ты опасаешься его гнева?.. – Филипп молча покачал головой. Констанс нахмурилась, понимая, что ее избранник не обманывает, а сильно опасается за их счастье и жизнь. – Ты серьезно думаешь, что он может тебя казнить, а меня…

– Монастырь, и это в лучшем случае… – произнес в ответ рыцарь. – Ведь, если у короля были какие-то планы насчет тебя, он может так рассердиться, что…

Констанс поднесла ко рту кулак и так сильно прикусила его, почти до крови.

– Беги… – она едва сдерживалась от того, чтобы не разрыдаться. – Спрячься, а я сама попробую поговорить с отцом…

Филипп, наскоро одевшись, прикрыл голову и лицо плащом, тихо открыл дверь спальни и прошмыгнул в полутемный коридор, почти сразу же столкнувшись лбом с патрульным рыцарем, мирно задремавшим возле стены. От столь неожиданного и резкого толчка тот выронил копье, прислоненное к его плечу. Оно с грохотом упало на каменные плиты коридора.

– Тревога! – заорал рыцарь и попытался схватить незнакомца, чье лицо было полузакрыто плащом, за руку. – Тревога!

Филипп резким ударом в челюсть свалил его с ног и, не разбирая дороги, бросился к лестнице, пытаясь как можно скорее выскочить из дворца, ставшего для него смертельной ловушкой, но на лестнице столкнулся с двумя стражниками, услышавшими крики рыцаря и спешившего ему на помощь. Де Леви, не понимая что он делает, машинально выхватил меч, ударил первого стражника плашмя его лезвием, второго свалил ударом ноги и, перепрыгивая через ступени, выскочил на улицу, быстро наполняемую слугами и стражниками, не глядя, запрыгнул на коня, стоявшего возле стены и мирно жующего сено, ударил шпорами, поднимая его на дыбы. Конь испуганно заржал и резко встал на дыбы, словно желал поднять тревогу, но всадник, сидевший на нем, был опытным седоком и не позволил ему сбросить себя из седла. Конь выскочил из внутреннего двора дворца и понесся по узким и извилистым улочкам Сите по направлению к Малому Мосту…

Филипп спешно собирал свои вещи, когда к нему вбежал Матье де Бомон и с трясущимся от волнения лицом произнес:

– Беги… – он без сил повалился на постель возле рыцаря. – Король допросил дочь. Констанс созналась и назвала твое имя…

– Значит, мне нет нужды убегать… – ответил, стараясь быть спокойным, Филипп. Но сердце его вздрагивало.

Матье резко поднялся, его глаза округлились от неожиданных слов товарища.

– Беги! Его величество приказал немедля схватить тебя и посадить на кол! Ты опозорил его дочь!.. – рыцарь закрыл лицо руками. – Мне он приказал схватить тебя, иначе и меня ждет опала или того хуже… – он провел ребром ладони по своему горлу. – Я ведь был начальником охраны в эту злополучную ночь…

– Прости меня, Матье… – Филипп обнял рыцаря. – Я тотчас же уезжаю…

– Обо мне не беспокойся, – Матье попытался натянуть на лицо маску равнодушной и беспечной улыбки. – Я, все-таки, из древнего и знатного рода, меня он побоится трогать… – он взглянул на де Леви, сделался серьезным и добавил. – А вот о тебе я это сказать не могу. Беги…

Филипп быстро собрал вещи и выскочил из дома, который он снял буквально за неделю до этих событий. Быстро погрузив на запасного коня кольчугу, обильно смазанную салом от ржавчины, шлем в кожаном мешке, щит в чехле из провощенной материи – словно чувствовал что-то неладное, что могло с ним стрястись, де Леви запрыгнул в седло своего коня и, держа в руке поводья запасного, стрелой вылетел из ворот, едва не задавив какого-то зеваку, слишком уж ротозейничавшего на узеньких улочках старого города.

С криками и улюлюканьем он преодолел заставы Гран Шатле и поскакал, не жалея коней, к границам Вексена с Нормандией. Дороги назад ему уже не было, по крайней       мере, в течение ближайших пары лет…

Давно Сугерий не видел короля таким раздраженным, злым и неуправляемым. Людовик буквально, словно раненый лев, метался по комнате Малого Совета, то и дело выплевывая в воздух такие проклятия, что уши аббата, сами того не желая, сворачивались в трубочки. Таких излияний ненависти и богохульства он не ожидал услышать от своего монарха. Понимая, что его надо как можно скорее успокоить и отвлечь чем-нибудь, аббат кашлянул и нарочно уронил на пол большой графин венецианского стекла. Хрупкое и весьма дорогостоящее творение мастеров с жалобным звоном ударилось о каменные плиты пола комнаты и, разбившись