ноги к камням и сделав их непослушными:

– Филипп, не уходи…

Он развернулся, закрыл лицо руками и застонал, запустил пальцы в свои волнистые волосы. Констанс подошла к нему и прильнула своим телом к его груди. Сердце Филиппа было готово разорваться на тысячи кусочков.

– Пойми, Констанс, – попытался он объяснить принцессе всю сложность положения, в котором он оказался, но Констанс прильнула к его губам зазывным обжигающим поцелуем, заставляя его умолкнуть, отдавшись порыву страсти. – Нам нельзя с тобой… – но она не давала ему договорить, продолжая и продолжая страстно целовать.

– Я уже все давно решила для себя… – прошептала принцесса. – Ты будешь мой и только мой…

– Господи! Да о чем ты говоришь… – Филипп снова попытался образумить девушку. – Король – твой отец будет против нашего брака. Мало того, он меня казнит, а тебя упечет до скончания века в монастырь… – она снова поцеловала его. Де Леви понял, что не в силах сопротивляться страсти, закрыл глаза и отдался этому чарующему чувству, уносясь все дальше и дальше вместе с молодой и красивой принцессой в зачарованную страну любви.

Его руки скользнули по шнуровке ее корсета.

– Милый, ну не здесь же… – едва сдерживая дрожь, прошептала Констанс.

Филипп, абсолютно не отдавая отчет в том, что он делает, поднял ее на руки и быстрыми шагами понес к тыльному входу во дворец.

– Глупый, нас же могут увидеть. – Она посмотрела на него с улыбкой, ее полузакрытые глаза блеснули, отражая искры страсти и отблески ночных звезд. – Опусти меня на землю…

Рыцарь послушно опустил ее на мягкую траву, росшую в изобилии на этих запущенных дорожках. Констанс, слегка покачиваясь, поднялась по ступенькам и, взявшись за большое бронзовое кольцо двери, повернула к нему голову, улыбнулась, блеснув своими ровными рядами белоснежных восхитительных зубов:

– Быстро обеги дворец и поднимись ко мне…

Он, как завороженный, кивнул головой и, едва дождавшись пока дверь закроется за ней, бросился бежать, огибая угол дворца. Он ничего не соображал, несясь на крыльях любви и не задумываясь о последствиях глупости, которую они были готовы совершить.

Он влетел в боковой подъезд дворца и, перепрыгивая по несколько ступеней зараз, влетел на второй этаж, где почти нос к носу столкнулся с Матье де Бомоном. Тот, привлеченный грохотом бежавших ног, решил проверить – кто это так шумит в вечернее время.

– Господи, Филипп… – удивился он. – А я думаю, что там за вепрь несется по лестнице. Ты, что, с ума сошел? Неровен час, его величество выскочит и заорет как резаный! Он только что изволил отойти ко сну… – рыцарь приложил палец к губам. – Тише, прошу тебя…

Филипп часто-часто закивал головой в ответ, намереваясь поскорее отделаться от назойливости товарища.

– Прости Бомон, мне надо спешить… – неуклюже попытался отделаться от приятеля де Леви.

– Я уже понял… – де Бомон не был бы самим собой, если бы не умудрился и здесь схохмить. – Ее высочество только что проскочила, словно мышка, к себе в комнату, но дверь почему-то не заперла. – Он посмотрел на де Леви. – Ты, часом, не знаешь, почему это она не закрыла дверь? Может, ждет кого, а?..

– Бог ты мой… – выдохнул Филипп, он уже начинал закипать. – Ну, скажи, какое твое дело…

– Понял, не дурак… – Матье посторонился, пропуская друга в коридор. – Беги, но только тихо… – он прошептал в спину Филиппу. – Если что – я тебя не видел, а ты меня не встречал. Понял?

Филипп махнул рукой и, стараясь не поднимать лишнего шума, поспешил к дверям комнаты Констанс.

– Везет же людям… – произнес в полголоса Матье. – А тут мыкаешься неприкаянным, даже никто не улыбнется при встрече, словно меня и нет вовсе… – он прошелся по коридору, освещенному мерцанием немного чадящих факелов, подошел к большому медному блюду, служившему для подсветки одного из фонарей, и стал рассматривать себя к его искривленном поле. – Вроде не урод, а никто меня не любит…

Он горько вздохнул, огорченно махнул рукой и побрел в комнату дежурной стражи…

Филипп внял советам товарища и стал пробираться гораздо осторожнее, можно сказать – крадучись. Комната принцессы располагалась сразу же за дверями спальни королевы – а про ее чуткий сон уже сложилась притча во языцех…

Де Леви подошел к дверям Констанс, взялся рукой за дверное кольцо и остановился. В голове у него была полная суматоха, неразбериха и такая мешанина мыслей, голосов и сомнений, что он растерялся. В нем, в этот самый момент, шла борьба между желанием и теми табу в виде чести, клятв и уважения к своему сюзерену, что вкладывались ему в сознание с самого рождения.

«Господи, что же я делаю… – пронеслось у него в голове, – я же становлюсь вором, подлецом и предателем! Я покушаюсь на честь своего сюзерена, честь и светоч короля… – но другой голос, молчавший до сего момента, гулким эхом пронесся по его голове. – Ты ничего не попираешь! Ты забираешь принадлежащее тебе и только тебе по праву любви. Ты родился благородным, значит – ты был равен королю, лишь оммаж сделал вас разными…»

Филипп осторожно толкнул дверь – она была незакрыта и с тихим скрипом подалась, пропуская его в полутемную спальню Констанс…

Его глаза быстро привыкли к полумраку комнаты, но, чтобы, не дай Бог, не задеть стул или еще что-нибудь из мебели, Филипп тихо прошептал:

– Констанс…

– Я здесь… – слева от него раздался голос принцессы. – Иди же сюда, увалень…

Он повернулся на ее голос и разглядел смутный абрис фигуры девушки, полулежащей на постели под высоким балдахином. Она встала и шагнула ему навстречу. Их руки соприкоснулись – Филиппу даже показалось, как по кончикам его пальцев пробежали колкие удары, похожие на уколы множества малюсеньких игл.

– Констанс, я прошу тебя, – он снова попытался образумить и себя, и принцессу, – может быть, нам стоит все-таки пойти завтра к королю?..

– Глупый мой… – с нежностью ответила она, прижалась к его груди и, привстав на цыпочки, нежно коснулась своими жаркими губами его губ.

Голова Филиппа закружилась, он ответил за ее нежный поцелуй со всей страстью и силой, увлекая ее на постель…

Они совершенно потеряли головы, устремившись навстречу своим чувствам. Искренность, нежность и страсть, дико перемешавшись, захватили их и понесли по волнам блаженства и наслаждения, заставив забыть обо всем на свете.

Для Филиппа и Констанс в эти часы не существовало ничего, кроме них самих. Жизнь с ее проблемами, опасностями и трудностями перестала существовать, превратившись в эфемерную и маловажную