Массовый психоз, в хорошем смысле этого слова. Патриотический подъём. Единство… Я бы провёл аналогию с религией. Да! С религиозным рвением, поклонением и ожиданием чуда. С непреклонной уверенностью в завтрашнем дне и культом одной личности, стоящей выше остальных.

— А недовольные?

— Их не было.

— Совсем?

— Ну… были те, кто молчал…

Делает паузу. Глядит в пустоту.

— Сумуэль становился всё более жёстким и несговорчивым. Он всё реже советовался со мной. Чаще принимал решения сам. Стал раздражительным и нервным. Я уверял себя, что от усталости, от напряжения и отсутствия отдыха. На попытки поговорить об этом, он упрямо молчал и не слушал меня. На заседаниях совета партии всё реже и реже давал другим возможность высказаться. Порой вёл себя агрессивно. Прилюдно мог накричать на кого-нибудь, что за ним раньше никогда не замечали. Отметал все попытки найти компромисс, не слушал чужое мнение…

Совет Министров, партийная верхушка — вторили ему. Атмосфера стала меняться. Работать становилось всё тяжелее. Люди — упрямее и злее. Словно мы перешагнули невидимый барьер. Что-то в обществе изменилось. Изменилось в политике. Да во всех сферах. Я видел, как гаснут улыбки. На их место приходят суровые и озабоченные лица. Замечал, как открытые и жизнерадостные люди становятся подозрительными, угрюмыми и резкими. Напряжёнными. Злыми.

Сейчас я описываю это в двух словах. Но на эти изменения ушли годы. Медленно, но неотвратимо мы приближались к точке невозврата…

— Что стало для вас этой точкой? — перебиваю я.

Мистер Борроу молчит. Шумно выдыхает.

— Он пригласил меня в кабинет и дал личное поручение. Без свидетелей. Попросил присесть и предложил выпить. Я сильно удивился. Он никогда не употреблял спиртного. Я и не думал, что в его кабинете найдётся что-то подобное. Мы выпили. Самуэль объяснил мне, мою задачу.

«Я могу доверить это только тебе», — закончил он. — «Ни о чём не спрашивай, просто сделай как я говорю».

Через две недели, на спутнике Кеплера — Цироне, я встретился с одним человеком. С Земли. Он ждал меня на старом, заброшенном горном комбинате. С вооружённой охраной. Я был один. Это было его условие. Шаттл высадил меня и поднялся обратно на орбиту, ждать моего сигнала.

Я сделал всё, как мне было велено. Побеседовал с этим немногословным человеком. Передал ему документы, которые мне вручил Самуэль. И улетел. Получив от того джентльмена маленький запечатанный конверт. По возвращении домой я передал его лично Самуэлю. В присутствии меня одного, с плохо скрываемым нетерпением, он вскрыл его. Изучил содержимое и спросил:

— Ты выполнил мою просьбу?

— Я думаю, этому человеку можно верить. В его глазах лишь алчность. Он выполнит обещанное.

Мария Сиваль

— Если говорить честно, я плохо помню те дни. Нескончаемая вереница допросов, угроз и тёмных ночей, которые я проводила в подвале полицейского участка, постоянно плача. Я была напугана. Проклинала себя, что не покинула планету, пока была возможность. Боялась завтрашнего дня и того, что со мной могут сделать эти люди. Я осталась одна. Помочь мне было некому. Моё происхождение стало моей единственной виной. И проклятьем.

Камера — маленькая клетка два на два метра с крошечным окошком у потолка, да жёсткая скамья у стены. Вот и вся обстановка, даже негде справить потребности. Мне приходилось кричать охраннику, унижаться, прося его разрешения пройти в уборную. Видели бы Вы, его лицо, когда это случалось. Кормили скудно, пару раз в день мне приносили воды и немного еды, не всегда свежей. Но я быстро привыкла. Голодный человек становится менее разборчивым и менее брезгливым…

Наверное, они думали, что я шпион. (улыбается). Конечно, документы и личное дело с работы, да допросы моих коллег, не подтверждали это. В этом плане от меня взять было нечего. От меня отстали. Ограничившись содержанием под стражей. Я и этому была рада. Страшно сидеть на стуле в присутствии людей, которые ненавидят тебя, требуют отвечать на вопросы, кричат и угрожают, а тебе и сказать то нечего, только раз за разом повторять то, что уже говорила.

Вздыхает.

Хоть это закончилось… Так, я прожила в камере около трёх месяцев. Пленником. В том месте, которое уже считала своим домом. Однажды меня вытолкали из камеры и вывели на улицу. Впервые за три месяца. Я успела отвыкнуть от открытого пространства и яркого солнца, мне было неуютно. Запахи, шум, снующие люди. Зелень деревьев. Всё это было из другой жизни. Стёртой одиночеством, страхом, да серыми стенами моей клетки. Мне почему-то захотелось обратно… Осыпая оскорблениями, меня усадили на заднее сидение гражданского автомобиля и приказали ждать. Солдаты захлопнули дверь и закурили. Через несколько минут к машине подошёл какой-то мужчина, в офицерской форме. Сел за руль, мельком взглянул на меня и молча повёл машину.

Мы подъехали к большому дому. В центре города. Особняк с белыми колоннами и балконами, обвитыми диким виноградом. Красивый. Как и его хозяйка, встретившая нас у дверей. Высокая, худая, с надменным аристократическим лицом. Она презрительно меня оглядела, перекинулась парой фраз с сопровождающим меня мужчиной и велела идти в гостиную. Я подчинилась. Гадая, что меня здесь ждёт.

«В этом доме живёт генерал Макрид, он мой гость. А ты … будешь помогать мне по хозяйству» — сообщила она, когда мы остались одни. «Ко мне обращайся миссис Каниган».

Я кивнула.

«Если будешь паинькой, у нас не будет хлопот с тобой, а нет… Отправишься в ту дыру, где тебе самое место. Поняла?»

Я снова кивнула. Что мне оставалось?

«А теперь иди вымойся. От тебя воняет» — закончила она. «По коридору прямо, вторая дверь».

Так, я сменила тюремные стены, на жизнь прислуги. Унизительно и дико. Мне выдали скромную, но чистую одежду. Моя за три месяца пришла в негодность. Стирала я её тогда в раковине уборной и тут же одевала на себя. Сменной у меня не было. Выбросила, нормально помылась. Расчесалась. Посмотрела в зеркало. Удивительно как за такое время человек привыкает к обстановке. Работа в школе казалась чем-то далёким и не настоящим. Мои знакомые, маленькая квартирка, прогулки по выходным. Всё. Всем чем я жила. Как я жила. Будто было сном. Три месяца… а ты уже другой. Без общения привыкаешь к одиночеству. Без нормальной, привычной пищи с лёгкостью и удовольствием ешь то, от чего тебя стошнило бы раньше. Справляешь нужду чуть ли не на глазах посторонних людей и не испытываешь при этом смущения. Ко всему привыкаешь. За стенами полицейского участка был тот же тропический рай, жили люди, морские отливы, как и прежде, оголяли чудесные коралловые рифы, у