Возле секционной, откуда вперемежку с судебно-медицинским текстом неслись замысловатые трехэтажные рулады в исполнении мелодичного женского голоса всем известной матерщинницы, кандидата медицинских наук, эксперта высшей категории Маренич, а в паузах слышался малоразборчивый писк оппонента, толпились лаборанты, эксперты и санитары общим числом около десяти. Они с интересом прислушивались к происходящему и оживленно комментировали особо удачные пассажи, которые, по цензурным соображениям, приведены быть не могут. Я вклинилась в самую гущу наблюдателей и немедленно была введена в курс дела.

— Маринка там девчонку прокуратурскую строит…

— Помнишь, она мужика вскрывала, разборки с мужем любовницы, тот его ножом в грудь и еще половой член ему отрезал…

— Потерпевшего «скорая» увезла, а член милиция изъяла, он у них три дня пролежал, а потом сюда прислали, к трупу…

— Так следачка Марине целый баул сегодня притаранила: три разных ножа, пила и рубанок, мол, скажите, чем пенис отчекрыжили!..

Тут все присутствующие покатились со смеху. Марина меж тем разорялась за закрытыми дверями:

— Блин, твою мать, я же написала: кроме того, что травмировавший предмет имел режущее лезвие, ничего определить по краю отделения тканей нельзя! Ни-че-го! А она мне мешок барахла всякого натащила! На кой, спрашивается, хрен?!

Дверь секционной распахнулась, и оттуда вылетела совсем юная девица с баулом в руках, на вид совершенная школьница, красная как рак, а в глазах блестели слезы. Явно умирая от унижения, она протиснулась сквозь толпу бездушных морговских соглядатаев, провожавших ее скабрезными ухмылками, а вслед ей из секционной несся хорошо поставленный Маринин голос:

— А рубанок-то зачем приперла?! Он что, Буратино, что ли?!

Я тоже не сдержалась и рассмеялась в голос. Девочка с баулом оглянулась на меня с отчаянием во взоре и рванула по коридору так, будто за ней гнались живые мертвецы. Почему-то мне было ее совершенно не жалко. Тут из-за угла возник Лева Задов и увел меня в освободившуюся секционную. Труп уже лежал на столе. Я хотела было спросить, обязательно ли мне присутствовать, но вовремя вспомнила, что предстоит осмотр, а не вскрытие, стало быть, обязательно; вздохнула и присела к подоконнику, и стала прилаживать на коленях протокол.

Коробка, освобожденная от стяжек скотча и распавшаяся четырьмя картонными лепестками, была вынута из-под трупа и бережно унесена лаборантом в сторону. Ее еще предстояло изучать по всем правилам науки криминалистики. Судя по ее размерам, она была предназначена для крупной, а значит, недешевой техники, так что будем предпринимать вояж по магазинам и проверять тех, кто в обозримом историческом прошлом такую технику покупал. Магазины, конечно, учетов данных о личности всех покупателей не ведут, но, может, на наше счастье, кто-то из покупателей расплачивался кредитной картой или оформлял доставку на конкретный адрес. И, конечно, теплится надежда на дактилоскопию; если не на картоне, то на скотче должны найтись следы рук. Разве что наш злодей в резиновых перчатках липкую ленту наклеивал.

В секционную заглянул криминалист. С лицом человека, выброшенного на Луну без скафандра, он бочком прошел к секционному столу, сделал несколько снимков трупа с разных ракурсов, потом, стараясь не дышать, отщелкал всевозможные виды коробки внутри и снаружи и отпросился на свежий воздух. Труп выровняли на столе, и теперь уже я подошла взглянуть на то, что нам предстояло описывать. Задов тоже любовно оглядывал наш объект, собираясь с мыслями, но я уже примерно представляла, что он мне продиктует:

— Труп мужчины, нормального телосложения, удовлетворительного питания, на вид двадцати пяти — тридцати пяти лет, голова отсутствует…

Начав писать, я уже наяву услышала, как Лева диктует мне про то, что плоскость отделения головы проходит по уровню между четвертым и пятым шейными позвонками… края равномерно осадненные, кровоподтечные…

Да, голова была отделена от тела рубящим предметом, явно одним движением этого самого предмета, и по виду раны опытный глаз в травмирующем предмете без труда угадал бы топор. Края раны, как и сказал Лева, были осадненными — вряд ли топор был заточен, как дамасский клинок. На груди трупа, чуть левее срединной линии, хорошо была видна ножевая рана. Крови вокруг нее почти не было, края раны расходились, обнажая подкожную клетчатку, но несмотря на то, что ножевое ранение нанесено было в жизненно важный орган и наверняка поразило сердце, эксперты откажутся определять мне причину смерти этого неизвестного. Без головы они судебно-медицинский диагноз не поставят, мало ли какие повреждения имеет голова, отделенная от тела…

Внезапно кто-то сзади обхватил меня руками и по-совиному гукнул в ухо.

— О господи, Юра!

— Испугалась? — довольно спросил сорокасемилетний заведующий моргом; это он, словно пятиклассник, радовался, что сумел неслышно подкрасться к следователю прокуратуры и напугать его таким детским способом.

— Испугалась, — польстила я ему. Пусть человеку будет приятно.

Юра еще поулыбался мне, обняв за плечи, но глазами уже шарил по скрюченному на столе телу. Трупное окоченение, похоже, еще не разрешилось, тело никак не хотело распрямляться, согнутая спина и поджатые ноги еще хранили форму коробки. Юра снял руку с моего плеча, вытащил из кармана халата резиновые перчатки, щелкнул ими, натягивая на пальцы, и потянулся к секционному столу. Они с Задовым стали осторожно расправлять конечности мертвого субъекта и вполголоса перекидываться отрывистыми репликами:

— Больше суток, похоже.

— Да, смотри, мышцы уже подаются.

— Стаз…

— Значит, сутки?

— Я бы сказал, тридцать — тридцать шесть часов. Вот, смотри, трупные пятна бледнеют, но не исчезают.

— Пиши, Маша, трупное окоченение значительно выражено во всех обычно исследуемых группах мышц… Трупные пятна фиолетовые, разлитые, при надавливании слегка бледнеют, но не исчезают…

Ленивый Задов решил использовать меня как писаря, диктуя мне трупные явления. А ведь должен сам указать их в своей табличке, но спорить я не стала, послушно записывая все, что он мне диктовал. Было время, когда он не гнушался мне листы протокола прокладывать копиркой и скалывать их скрепочкой.

— Юра, — позвала я от своего подоконника, куда благоразумно удалилась, потому что, когда они начали ворочать труп, от него сильнее пошел запах. А они как будто его не чувствовали. В американских фильмах я видела, как агенты ФБР, придя в морг, засовывают в ноздри специальные тампоны, пропитанные особым составом, чтобы свести к минимуму обонятельный дискомфорт и не хлопнуться рядом с трупом от отвращения, а нашим — хоть бы что.

— Ну? — бросил он, не оборачиваясь.

— Юра… Скажи мне, а были в последнее время обезглавленные?

— Чего? — он покосился на меня, воздев руки в перчатках над