Шрифт:
Закладка:
Но в мадридском музее я видела распятого Христа, написанного Веласкесом. Христос совершенно один… Картина производит такое сильное впечатление, что невозможно долго смотреть на нее.
Картиной Мункачи восхищаются все. Особенно хороши прекрасные тона одежд евреев. У подножия креста стоят плачущие женщины, но мне кажется… Впрочем, я подожду еще несколько дней, прежде чем окончательно высказаться. Мне показалось, что это написано недостаточно энергично, – да, может быть, так оно и есть.
Этой картине чего-то недостает – иначе она вызывала бы прямо трепет. Глядя на нее, восхищаешься, но невольно спрашиваешь себя при этом: «Почему же она не трогает меня?»
30 января
Я почти ничего не сделала. Примеряла платья. У нас обедали Клэр, Вильвейль, русский священник, принцесса и Гайяр. Я разговаривала с Гайяром о серьезных предметах – о политике, о психологии. Остальные слушали нас, а священник изредка вмешивался в наш разговор… о политике. Мы говорили о Тонкине, о Ферри. Мне кажется, что я была очень остроумна и с должны спокойствием произносила длинные фразы, с неожиданным оборотом мысли. Этот радикальный супруг графини Z., видимо, очень серьезно относится ко мне. Но я, кажется, удивляюсь тому, что ко мне относятся серьезно… Дерзкая!..
1 февраля
Я рисовала на открытом воздухе. Потом мы поехали к Канроберам и к принцессе Жанне Бонапарт. Мы застали только мать ее. Несмотря на свои 52 года, это еще очень красивая женщина с длинными, мягкими и белыми руками. Что же значит после этого происхождение? Как можете вы еще говорить о расе?
Сегодня вечером открылась выставка акварелистов. Там была огромная толпа и мало знакомых. Я страшно устала.
2 февраля
Божидар Карагеоргиевич позирует для меня. Мою мастерскую посетила принцесса Жанна Бонапарт. Потом я сошла вниз, к маме, – у нее сегодня приемный день. Из всех посетителей один только интересен и мил – Поль Дешанель. Это сын Дешанеля, профессора в Collège de France. Он пишет в «Débats», готовится в депутаты и играет Делонея в любительских спектаклях. Он хороший малый, очень симпатичный… У него изысканные манеры и… блестящая будущность. Как бы там ни было, я была в хорошем расположении духа, а это ведь редко бывает со мной. Мне кажется, что картина мне удается и время летит быстро.
Я пишу в постели. Завтра воскресенье, я пойду в церковь; бесполезно, следовательно, рано засыпать.
Я художница в самом широком значении этого слова: каждый художник – поэт или мечтатель.
Маленькие ночные пейзажи отлично удавались Казену. Не знаю, безрассудно ли это с моей стороны, или же, наоборот, я права, но маленькое казеновское полотно с черной лодкой на синем небе, покрытом звездами, я решительно предпочитаю всем темным и задымленным пейзажам музейных знаменитостей. В этих музейных пейзажах невозможные деревья, полное отсутствие воздуха! Почему они попали в знаменитости? У Казена ощущаешь свежесть ночи, видишь настоящую ниццскую ночь и чувствуешь какое-то умиление, глядя на эту луну, которая вот-вот отразится в совершенно спокойном море. Слышишь даже едва внятное легкое движение этого моря. Ах, как это великолепно!
Когда-то, много лет назад, мне приснился сон. Я видела блестящие звезды – их было пять. Я смотрела на них, и мне захотелось снять их с неба. Силою своего взгляда я заставила четыре из них упасть. Я протянула руку к пятой… Звезда оказалась посеребренной бумажкой, а небо голубым картоном. Чтобы оторвать звезду, мне пришлось пустить в ход ногти… Этот сон, конечно, не имеет никакого значения. Я пишу все это просто потому, что надеюсь уснуть над своими записками, так как эти проклятые «Вифлеемские пастухи» Бастьен-Лепажа не дают мне покоя…
3 февраля
Уже около 2-х часов ночи. Я пишу в постели, только что вернувшись из Итальянской оперы, где давали «Иродиаду» Массне. Я была там с женой маршала Канробера и Клэр.
Первое действие поражает новизной и широтой звуков. Никогда я не слышала такой музыки. Это нечто совершенно новое, звучное и гармоничное. Да и вся опера слушается с наслаждением. Музыка сливается с поэмой, здесь нет арий и ничего не выражающих вставок между ними. Все написано широко, грандиозно и великолепно. Массне – великий художник, и отныне он гордость нации. Говорят, будто прекрасную музыку нельзя понять с первого раза. Полноте! В этой опере сразу понимаешь всю мелодичность и прелесть ее, несмотря на слишком ученую оркестровку.
В конце первого акта есть аккомпанемент изумительной красоты, – я все еще нахожусь под его влиянием. Много раз мы озирались друг на друга глазами, в которых блестели слезы восторга. Если бы эти противные зрители были искренни, они бы плакали!
С этой блестящей музыкой моя итальянская музыка не может, конечно, конкурировать. Массне – мелодичный Вагнер, и притом Вагнер французский. А сам Вагнер – это незаконченный творец новой школы, которая во всяком таланте ценит жизненную правду и искусственность чувств. Такие новые школы существовали всегда. Но вот уже около 100 лет, как живопись сбилась с пути. Ее стремятся направить на верный путь, следуя заветам Манэ. Вагнер – это Манэ: вот самое подходящее сравнение. В «Иродиаде» нет мотивов любви, вопреки глупой выдумке, которая из св. Иоанна делает возлюбленного Саломеи. Я лично предпочла бы видеть его восторженным пророком, а ее – экзальтированной женщиной. Но любовь была бы все-таки неизбежна. Я могла бы любить Иоанна… Да, Массне можно бы назвать художником «воздушного простора» в музыке. Он хочет, чтобы и в опере было много воздуха, который бы двигался и оживлял и действующие лица, и мелодии.
6 февраля
Я ездила к Жулиану, чтобы показать ему портрет Рандуэн. Этот марселец был очень доволен моей работой и сказал, что я делаю все большие и большие успехи. Но не таково мое мнение об этом портрете: я презираю его. Но если и другие такого же мнения, как Жулиан… Нет, во всяком случае я его переделаю, я постараюсь, чтобы он мне понравился. Жулиан меня раздражает. Он упорно твердит: «Ваше здоровье в живописи все улучшается и улучшается». Он находит, что я писала хорошо, потом опустилась вниз и затем снова поднялась вверх. Это ложь, ложь и ложь! Вот мои этюды, – проверьте!
12 февраля
Маршал Канробер приехал посмотреть работу своей дочери и был немного удивлен, – но все же он в восторге. Между 4 и 5 часами я принимала m-lle Вилевьейль, которой я делала
