и слава Богу, и все хорошо. Нет, этот кризис порождает сложности, в которых нужно всякий раз разбираться. И сейчас перед нами вырисовываются новые тенденции, к которым каждому историку необходимо выработать свое личное отношение.

Каковы новые направления исторической мысли, которые не были развиты несколько десятилетий тому назад и с которыми нам приходится так или иначе иметь дело теперь? Это история «картин мира», или история ментальностей, это изучение истории «изнутри», т. е. такое изучение, которое подходит к человеку во времени, к социальной группе не как к внешнему объекту, а как к участнику диалога между человеком прошлого, «другим», с одной стороны, и человеком современной культуры, историком — с другой. Это — первое направление, о котором можно было бы многое сказать, но, поскольку так или иначе о нем все время здесь шла речь, я не буду к нему возвращаться. Но это направление очень общее, и в контексте его время от времени выделяются какие-то новые субнаправления.

Одна из этих тенденций, как мне кажется, то, что стали недавно называть «микроисторией». Микроистория — такое историческое исследование, при котором внимание историка фиксируется не на макропроцессах, охватывающих обширные территории, значительные протяженности времени, большие массы людей, а наоборот — форма исторического исследования, которая, образно говоря, вооружена не телескопом, а микроскопом, когда под увеличительным стеклом историк рассматривает отдельный конкретный факт, группу фактов, локальное событие. И он получает частный результат, который не может быть экстраполирован на все многосложное поле исторических феноменов, окружающее данный факт, но который дает возможность пролить на это общее поле некий дополнительный свет. Этот вывод историка фиксирует частное явление, но при всей кажущейся изолированности данного явления может оказаться удачной попыткой проникнуть глубже в структуру целого. Поэтому микроистория, строго говоря, вряд ли представляет собой оппозицию макроистории: она скорее экземплифицирует макроисторию на локальном уровне. При этом, конечно, меняется метод, как меняется и статус получаемых результатов.

В современных работах, которые пытаются обозреть достижения микроистории, на первый план выдвигаются труды ряда итальянских и французских ученых. Один из наиболее известных примеров микроисторического исследования — «Сыр и черви» Карло Гинзбурга (Il formaggio е i vermi: Il cosmo di un mugnaio del’500. Torino, 1976). В протоколах фриульской, т. e. североитальянской инквизиции Гинзбургу удалось разыскать дело одного мельника, по прозвищу Меноккио, который был осужден инквизицией и сожжен на костре почти одновременно с Джордано Бруно. Но дело Джордано Бруно, гуманиста, ученого, еретика, известно всякому и представляет собой один из элементов «большой истории», в то время как костер, на котором был сожжен Меноккио, не запечатлен нигде, кроме протоколов инквизиции, обнаруженных Карло Гинзбургом лишь сравнительно недавно.

Кто этот Меноккио? Как, наверное, и многие другие сельские мельники, он представлял собой специфическую фигуру. Это не рядовой крестьянин, но человек, живший несколько на отшибе, к мельнице которого регулярно стекалось большое количество людей, чтобы смолоть свой хлеб; поэтому мельницы не только здесь, но и в других местах Европы могли спорадически служить крестьянскими «клубами». Но дело не в этом, а в самом Меноккио. Это был человек, овладевший грамотой, что само по себе для конца XVI в. в крестьянской среде уже не было каким-то раритетом. Он получил возможность прочитать некоторые, случайно попавшие в его руки, книги религиозного и светского содержания. К. Гинзбург показывает, как своеобразно этот сельский интеллектуал, если можно его так назвать, читал книги и во что они в его сознании перерабатывались и переваривались. Меноккио, начитавшись этой литературы, создал свою доморощенную, противоречивую, во многом примитивную философию. Книга «Сыр и черви» названа так потому, что, по мнению Меноккио, как в сыворотке, из которой изготовляется сыр, заводятся черви, так, когда Господь сотворил Вселенную, в ней тоже завелись подобия червей — ангелы, и так начался мир. В силу того, что Меноккио был безмерно разговорчив и стремился поделиться своими выводами и философскими построениями с первым встречным, на него скоро донесли, он попал под подозрение, его вызвали на суд инквизиции, запретили читать и высказывать подобные взгляды. Но он не выдержал долго, возобновил свои философские разглагольствования, за что в конце концов и поплатился жизнью. Перед нами, несомненно, уникальный случай самоучки-мельника, который высказывает ни на что не похожую, «самодельную» философию. Это явление обнаружено и описано средствами микроистории.

Но вместе с тем Карло Гинзбург, как мне кажется, делает и другое. Посредством анализа неповторимого, из ряда вон выходящего случая, он показывает своеобразие крестьянского мышления или, лучше говорить, мышления необразованного человека из народа, который, тем не менее, овладел грамотой и был обуреваем жаждой знаний и жаждой философствовать на базе тех обрывков ученой культуры, которые он так или иначе в себя впитал и столь своеобразно переплавил в свой собственный дискурс. Это исключительный случай, но вместе с тем любопытно и то, что, по-видимому, здесь раскрывается механизм прочтения ученой культуры простолюдином, только прикоснувшимся к грамотности, восприятия ее на основе тех расхожих представлений, которые вполне могли быть принадлежностью более широкого слоя сельского населения. Короче говоря, перед нами тот случай, в котором уникальное может действительно послужить образчиком для приближения к пониманию более распространенного и типического.

Мне кажется, что перед нами действительно существенное направление исторического исследования, которое как бы в капле обнаруживает отражение Вселенной. Но смысл микроисторического подхода ни в коей мере не исчерпывается тем, что он помогает конкретизировать и делать более наглядными микропроцессы. Раскрываемые на микроуровне феномены сохраняют самоценность, они помогают яснее представить реальный хаос «броуновского движения» в истории, где бесчисленные мелкие и однократные факты могут ведь вовсе и не сливаться в более мощные течения на уровне макроистории. Микроистория открывает для историков доступ в те области социальной жизни, которые традиционно оставались вне их поля зрения.

Микроисторическое исследование вводит нас в такой срез действительности, где могут накапливаться различные потенции, которые либо реализуются, либо — возможно, чаще — остаются нереализованными в дальнейшем историческом движении. Иными словами, на уровне микроистории можно разглядеть зародыши альтернативного развития, которые почти все историки оставляют без внимания. Между тем проблема альтернативности в истории, наличия в ней иных возможностей, нежели те, которые осуществились, все чаще вырисовывается в качестве существенной задачи исследования. Это особая тема, но важно не упустить из виду, что она тесно связана, в частности, с микроисторическим анализом. «Неосуществившаяся история» (Ungeschehene Geschichte), дискуссия о которой резко оживилась за последние годы, как кажется, принадлежит к области фантастики. Разумеется, история не знает сослагательного наклонения. Но это утверждение относится прежде всего к историческому процессу в его наиболее общих очертаниях. Как обстоит дело с отдельными событиями, с микропроцессами и в особенности с