не назывались, но всем посвященным было очевидно, что речь идет о бухаринской оценке кантонского восстания как путча. Бухарин не остался в долгу и в ходе Девятого пленума ИККИ выступил с критикой левацких настроений во вверенном ему ведомстве, так же не называя имен. Ситуация накалилась настолько, что Ломинадзе подал заявление с просьбой освободить его от работы в Коминтерне, поскольку он не согласен с проектом резолюции, но выступать против решений собственной партии считает для себя невозможным[1501].

Заявление В. В. Ломинадзе в китайскую комиссию Девятого пленума ИККИ с правками И. В. Сталина

24 февраля 1928

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 2. Д. 71. Л. 1]

Сталин оказался в выгодном положении «третьего радующегося». Нападки левацки настроенной молодежи (в дискуссию включился и представитель КИМ Шацкин) на Бухарина возвышали его над схваткой, позволяли выступить в роли верховного арбитра, как когда-то поступал Ленин. Не давая в обиду своего выдвиженца, генсек лично поправил формулировки заявления Ломинадзе в сторону смягчения: «Ввиду этого отказываюсь от своего права защищать свои взгляды как в комиссии, так и на пленуме. Само собой понятно, что я обязуюсь без оговорок поддерживать решения ЦК ВКП(б) и ИККИ по китайскому вопросу и проводить их в жизнь»[1502].

Проект резолюции пленума по китайскому вопросу готовился в секретариатах Бухарина и Сталина, хотя при внесении документа на обсуждение в «русскую делегацию» их подписи были сняты. Согласно записке своего секретаря И. П. Товстухи, Сталин особо очертил военный аспект работы КПК: «ИККИ считает, что главной задачей партии в советизированных крестьянских районах является проведение аграрной революции и организация частей Красной Армии в расчете, что эти части будут постепенно объединяться потом в одну общую всекитайскую Красную Армию»[1503].

После одобрения Политбюро резолюция была практически слово в слово принята пленумом, породив еще один гнилой компромисс. В ней не содержалось ни свежих политических оценок, ни серьезного разбора кантонских событий[1504]. «В сравнении с обычными в таких случаях наказаниями, пленум Коминтерна поступил с Ломинадзе и Нейманом довольно мягко, что можно объяснить покровительством Сталина. Главная вина за поражение в Китае на этом заседании, само собой разумеется, была возложена на руководство КПК. Однако в Москве хорошо понимали слабость подобных объяснений, становившихся богатой почвой для контраргументов партийной оппозиции»[1505].

Вторым спорным пунктом в ходе пленума стали проблемы германской компартии. К ней у большевиков было особое отношение — Германия считалась образцовой страной организованного рабочего движения, а после поражения в Первой мировой войне — к тому же и «полигоном мировой революции»[1506]. Традицией, заложенной еще при Ленине, являлись встречи делегаций двух партий на конгрессах и пленумах Коминтерна, в ходе которых обсуждались не только внутренние проблемы КПГ, но и общее видение международных перспектив. Со второй половины 1920-х годов. Сталин неизменно участвовал в этих встречах[1507], а во время Девятого пленума собственноручно написал ее резолюцию.

Поддерживая группу Тельмана в руководстве КПГ и размышляя о перспективах борьбы за лидерство в собственной партии, генсек в первый пункт этого документа внес «правую опасность», равно как и примиренческое отношение к ней. «Только на основе этой линии могут и должны быть созданы действительное единство руководства и действительная концентрация революционных сил в партии»[1508]. Несмотря на то, что в резолюции было употреблено слово «концентрация», на самом деле его толкование было совершенно иным, нежели то, что было дано Эссенским съездом КПГ в марте 1927 года. В Эссене под «концентрацией» подразумевалось объединение в партийном руководстве всех фракций и течений, признающих коммунистическую платформу, поиск компромиссов и недопущение претензий на единоличную власть.

Особых успехов эта тактика не принесла, и под давлением Тельмана (а также стоявшего за ним Неймана) Сталин предложил вернуться к опробованному в последние годы внутрипартийной борьбы методу «отсечений». Понятие «правая опасность» в зарубежных компартиях было настолько размытым, что под него можно было подвести любое инакомыслие, бросавшее вызов поддерживаемому Москвой лидеру. Проблема заключалась в том, что эссенская тактика подразумевала сохранение в руководстве КПГ старых кадров со «спартаковским» прошлым, которых пытались отодвинуть на второй план вожди нового поколения. Так, в ходе встречи двух делегаций было решено, что ни Брандлер, ни Тальгеймер не будут выдвинуты в качестве партийных кандидатов на предстоявших выборах в рейхстаг.

Схема программы Коминтерна, предложенная И. В. Сталиным

Март 1928

[РГАСПИ. Ф. 493. Оп. 1. Д. 42. Л. 87]

Однако именно «спартаковцы» являлись идейно и лично близкими Бухарину, который видел в них гарантию сохранения связи КПГ не только с радикально настроенными рабочими, но и с левой интеллектуальной элитой Германии. Артур Эверт, Эрнст Мейер, Клара Цеткин оставались к 1928 году в орбите КПГ, несмотря на все предшествовавшие чистки и гонения. Кстати, последняя была единственным участником встречи, который воздержался при голосовании сталинской резолюции. Мы не знаем, о чем думал Бухарин, голосуя за нее, но эта резолюция сыграет в его политической биографии роковую роль.

6.8. Сталинские акценты программы Коминтерна

Пауза, последовавшая за столкновением членов «дуумвирата» по китайскому и немецкому вопросам в ходе Девятого пленума ИККИ, была связана с тем, что Бухарин в середине марта решением Политбюро был освобожден от текущих дел для того, чтобы он мог сосредоточиться на подготовке нового проекта программы Коминтерна и как можно скорее завершить эту работу. Стремясь сохранить лояльность и устранить возможные недоразумения, он сразу же обратился к Сталину: «Я должен поговорить с тобой на днях относительно Программы КИ, твоих замечаний, желаний, требований и т. д. и т. п.»[1509].

Очевидно, такая встреча не состоялась, поскольку генсек направил членам Политбюро, отвечающим за подготовку программы, развернутый комментарий, датированный 24 марта 1928 го-да[1510]. «Я думаю, что придется заново написать программу», — писал он, подразумевая, что ее проект, подготовленный четыре года назад, уже не соответствует ни трендам мирового развития, ни потребностям самого Коминтерна. Сталин соглашался с тезисом о неизбежности военных конфликтов как ключевого показателя обострения мирового кризиса капитализма, что впоследствии будет поставлено Бухарину в вину. В его комментарии на первый план выдвигалось установление советской власти и социалистическое строительство в России.

Сталинская схема построения программы прочно привязывала международное коммунистическое движение к Советскому Союзу. Даже во вводной части, где предполагалось дать анализ современного империализма, кульминацией выступала формулировка «наличие СССР — органический кризис мировой капиталистической системы»[1511].

Если у Бухарина еще оставались надежды на мировую пролетарскую революцию в ее классическом понимании, то Сталину был нужен документ