неподражаем. За рубежом всем так тоскливо, а он устроит то вечер Высоцкого, то Окуджавы. Причем, сам играл на гитаре и пел, их копируя. Или затеем веселую комедию. Фонвизина, старый русский водевиль… Соглашались играть немногие, Станиславу приходилось исполнять несколько ролей. В общем, был душой всего экипажа. А чуть выдастся свободная минута, книжку в руки и забьется к себе в кубрик. Всю валюту, что ему выдавали, просаживал на научную литературу и журналы. А один номер, скажу я вам, солидная сумма – тридцать–сорок долларов. Это, считайте, три пары джинсов. Как–то одолжил у меня семь долларов. Зачем, спрашиваю. Не хватает, говорит, на монографию, за которой давно охотился. Узнала я, сколько он за нее отвалил, ахнула. Сто шестьдесят три доллара!

– Какая именно наука его интересовала?

– Станислава интересовало буквально все. Не человек, а ходячая энциклопедия. Знал столько, сколько многие за три жизни не узнают… Я, например, никогда не слыхала, что женщина может быть такой же сильной, как и мужчина. Была такая в начале века Марина Лурс, сильнейшая женщина России. Лежа держала на своих ногах тринадцать человек. Представляете? Пятьдесят пять пудов, это около тонны…

– Вот и называй вас после этого слабым полом, – улыбнулся Виктор Павлович.

– И от Зерцалова же я узнала, что у обезьян, оказывается, тоже существуют протекция и кумовство.

– И в чем оно выражается?

– А в том, что детенышам вожаков чистит шерстку вся стая. Да и пробиться высокопоставленному малышу на теплое местечко в иерархии значительно легче, чем другим обезьяньим отпрыскам.

– Ну что ж, человек взял от своих предков не самые лучшие качества, – усмехнулся оперуполномоченный.

– А однажды, это было, как сейчас помню, в Испании, Стасик организовал вечер песен Лещенко. Ну, не того, который по телевидению, а Петра. Наверное, слышали «Мою Марусечку»? Так вот, Зерцалов приволок откуда–то пластинки да и сам спел, а как рассказал о судьбе Петра Лещенко, аж плакать хотелось. Представляете, более тридцати лет скитался вдали от родины, мечтал умереть в России и за это поплатился.

– Каким образом?

– Написал в пятьдесят первом году прошение, что хочет вернуться в Россию, а его – цап! – и бросили в румынскую тюрьму. Там и погиб… Станислав уверен, что без Берии не обошлось.

Жур чувствовал, что Горчакову несет на волнах ностальгических воспоминаний, и решил перейти к разговору по существу.

– Говорят, в свою очередь, вы тоже в какой–то степени его крестная. Открыли Станиславу Зерцалову путь на сцену…

– Ну, это преувеличение, – скромно отмахнулась Любовь Николаевна, хотя нельзя было не заметить, что ей лестно. – Понимаете, когда Зерцалова списали на берег, я возмущалась, пожалуй, больше, чем он сам. Но что толку. Разве у нас можно добиться справедливости?

– Сейчас или тогда?

– И тогда и сейчас. А что, разве я не права?

– Слушаю вас, продолжайте, – уклонился от ответа Жур.

– А когда я узнала, что Станислава Аскольдовича, умнейшего человека, спрятали в сумасшедший дом, мне стало ясно, где, в какой системе живу и кто стоит у власти. Представляете, за ложь – к наградам, Звездам Героев, а за правду объявляют шизофреником.

– А вы не допускаете, что его слова о встрече с инопланетянами – плод больной фантазии и не больше? – спросил Жур, глядя в упор на Горчакову.

– Хорошо. Тогда как вы объясните возникновение у него способностей, которых нет ни у вас, ни у меня? – Короче, когда вышла «Новобалтийская правда», меня тут же осенила идея организовать публичное выступление Станислава Зерцалова. А я уже тогда возглавляла филармонию. Позвонила, говорю, есть предложение. Он тут же пришел.

– Значит, прочитав статью в газете, вы сразу поверили во все то, что там написано?

– Абсолютно! – без колебаний ответила Горчакова. – Да я и сама видела, что Станислав сильно переменился. Он сказал, что ощутил в себе огромные возможности помогать людям, открывать им глаза на мир и на себя. Пообещал, что обдумает мое предложение, но сначала съездит в Москву и Воронежскую область. Мол, хочет поучиться настоящему колдовству… Появился он через несколько месяцев. Как раз в концертных и театральных делах началась перетряска. Хозрасчет, так сказать. Симфонические концерты горят, народная музыка и танцы – тоже. Столичные рок–звезды требуют бешеные гонорары… Станислав предложил психологические опыты и прочее. Но сначала продемонстрировал свои способности на мне и других сотрудниках филармонии. Мы буквально ахнули. У него потрясающий талант! Я уломала управление культуры облисполкома, изготовили отличные афиши, дали рекламу по радио и телевидению. И вот – первое выступление Зерцалова. Не поверите, волновалась больше, чем он. Зал заполнился всего наполовину, но, думаю, ничего, лиха беда начало. Однако успех превзошел все наши ожидания. На следующий день Новобалтийск только и говорил об этом. А меня вызвали в обком на ковер: кто разрешил пропаганду всякой нечистой силы, снять, прекратить и так далее. Я отказалась наотрез. Ну, естественно, мне предложили написать заявление «по собственному желанию». Тогда я собрала коллектив филармонии. Люди встали за меня и Зерцалова горой. Пошли с петицией в обком: если, мол, меня снимут, объявят голодовку. – Любовь Николаевна рассмеялась. – Ну и борьбу мы выдержали, скажу я вам!

– Но все–таки победили…

– Не было бы счастья, да несчастье помогло… У второго секретаря дочь заикалась. Двух слов не могла произнести. У меня – бац! – идея. А что, если испробовать на ней возможности Станислава? Как говорится, пан или пропал… И, о чудо! После трех сеансов заикание у девочки как рукой сняло. Теперь уже обком стоял за нас. Вы сами понимаете, какая это была силища… Зерцалову дали зеленый свет. – Горчакова улыбнулась, как показалось Журу, с грустью. – Сейчас Станислав – союзная знаменитость. – Нас забыл… Я слышала, вроде женился на очень приятной женщине. Так? – посмотрела в глаза Виктору Павловичу с явной надеждой услышать отрицательный ответ. Но он промолчал. – Была бы рада за него. И за нее, конечно, тоже. Станислав – необыкновенный человек.

– Какие у вас были личные отношения?

– У меня к нему, – Горчакова красивыми наманикюренными пальцами смахнула со столешницы несуществующие пылинки, – самые добрые дружеские чувства. А уж как он ко мне относится, узнайте лучше у него самого…

– К сожалению, не могу узнать, – тяжко вздохнул капитан, приготовившись к самому неприятному– сообщению о гибели Зерцалова.

– Как? Почему? – сошла вдруг краска с лица директорши. Она, видимо, уловила в голосе Жура трагическую ноту. – Ну, говорите! Прошу вас…

– Он убит, – выдавил из себя Виктор Павлович.

Морось, туман. Люди –