Они не понимают также, что судьей можно быть только среди своих. По-моему, в империи для любого человека, не принадлежащего к главному имперскому этносу, должны быть закрыты некоторые возможности. Например, в определенных обстоятельствах ему должна быть закрыта дорога в службу безопасности».

182

Здесь, кстати, стоит проговорить ещё одну мысль – банальную, но всё-таки заслуживающую отдельного упоминания. Поскольку культура – как материальная, так и духовная – отчуждаема от своих создателей, то не обязательно быть русским, чтобы принимать участие в развитии русской культуры. Как русский дом может быть спроектирован и построен немцами или турками, так же армянин или еврей может написать стихотворение, которое украсит антологию русской поэзии. Разумеется, в каждом конкретном случае можно спорить о том, насколько это стихотворение будет «русским по духу, а не только по языку» и т. п. Это крайне интересная тема, и мы её впоследствии рассмотрим подробнее. Пока что я лишь говорю, что это в принципе возможно.

183

Честно говоря, само это слово мне не нравится – в нём есть что-то унизительное, равно как и в «ласковых» эвфемизмах «половинка», «четвертушка» и т. п. Тем не менее биологический термин «метис» мне нравится ещё меньше.

184

Тот же Пушкин вовсю эксплуатировал миф о необычайной страстности чернокожих. В более поздние времена было полезно слыть «грузином». Забавно, что упоминание об этом можно найти упоминание даже у Владимира Соловьёва – в шуточной «Белой Лилии» один из героев соблазняет героиню признанием в своём «грузинском происхождении».

185

Начало стихотворения: Мне от бабушки-татарки Были редкостью подарки; И зачем я крещена, Горько гневалась она…

186

Впрочем, реальная Прасковья Федосеевна и в самом деле имела некое отдалённое отношение к татарам – поскольку по материнской линии происходила из рода князей Чагадаевых, обрусевших ещё в XVII веке. Сколько там оставалось «татарского», судите сами.

187

Не нужно, впрочем, думать, что Ахматова использовала для украшения собственной родословной только азиатские цветы. Ей же принадлежат слова «ведь капелька новогородской крови во мне – как льдинка в пенистом вине». Здесь обыгрывается уже другой миф – вольной северной республики.

188

Вообще-то библейские имена были широко распространены среди русских, поскольку входили в святцы. Чтобы не множить примеры: пресловутого «арапа Петра Великого» звали именно что Абрамом, а одна из прабабок Пушкина звалась Саррой Юрьевной.

189

О еврейских журналистах, критиках и продюсерах и их определяющем влиянии на литературу, искусство и т. п. было уже написано достаточно, чтобы не разбирать эту тему подробно. Так обстояли дела в XIX веке, так же – с поправкой на советскую власть – и в XX. À propos, этим отчасти объясняется демонстративная юдофилия русских литераторов. Неюдофил в России не мог (и сейчас не может) рассчитывать на признание критики, а, следовательно, и на литературную карьеру. В советское время самыми яростными юдофилами были авторы, не пользовавшиеся благосклонностью советской власти. Ахматова, Цветаева, Арсений Тарковский были истеричными, на грани приличия «антиантисемитами», постоянно декларирующими свою преданность евреям. Например, Тарковский держал в доме напоказ Еврейскую энциклопедию, постоянно вёл разговоры о еврейском происхождении всех сколько-нибудь известных людей, стремился угодить любому еврею и т. п. Про пламенный «антиантисемитизм» Ахматовой тоже хорошо известно. Это кажется странным, но на самом деле имеет простое объяснение. В условиях опалы со стороны официальной иерархии единственной опорой «сомнительных» авторов оставались еврейские литературные кланы, которые могли оказать поддержку, пристроить на какую-нибудь работёнку и вообще снизойти. Благодарность облагодетельствованных была искренней и вполне заслуженной, поскольку евреи и в самом деле им помогали – а больше никто не мог. Напротив того, авторы, обласканные «софьей власьевной» (или искренне на неё полагавшиеся), могли позволить себе некоторое фрондёрство по отношению к еврейским «струкотурам» (как называл их Всеволод Некрасов, имевший неосторожность им не понравиться). Отсюда и странный парадокс: советский литератор Пикуль, пишущий антироссийские исторические романы с ритуальным поношением «черносотенного царизма» (некоторые сцены из «Нечистой силы» вполне достойны пера Демьяна Бедного), но при этом ещё и позволяющий себе «антисемитские намёки».

190

Своего рода апофеозом советской культурной политики можно считать известный анекдот о том, как Михаил Светлов (Шейкман), подённичавший «переводами» (то есть, практически, сочинением) «поэзии народов СССР», столкнулся в писательском клубе с каким-то туркменом, который начал выдвигать претензии по поводу светловского перевода его «стихов». «Будешь шуметь, – сказал Светлов, – переведу тебя обратно».

191

Интересно посмотреть, как это воспринимается сейчас, в наши дни. Например, нью-йоркский эмигрант Ефим Горелик пишет следующее (выделения мои): «Я спросил у Яна Френкеля, повлияла ли музыка еврейских мотивов – “нигун” на его творчество, в том числе на «Русское поле». Подумав, он сказал: «Вряд ли». сийской культуре, придав ей свой неповторимый колорит. А то, что это влияние может быть не сразу заметно, говорит только о том, что расМне кажется, что эта злорадная интонация тут не очень уместна. Мне, скорее, жаль поэтессу и композитора, которым, наверное, было бы интереснее и приятнее творить в рамках своей национальной культуры. Хотя надо признать, что евреям, как талантливым стилизаторам, это удавалось вполне успешно, а иногда и вдохновенно. А мне кажется, что на песни, которые сочиняются всей душой, должно было повлиять то, из чего душа росла. Повлияло и растворилось в рос- творилось очень прочно, навсегда, назло блюстителям “чистоты” русского народа».

192

То есть – выходец из высокопоставленной кавказской номенклатурной семьи, «правильно женатый», родственно и кровно связанный с вершинами советской номенклатуры, и, last not least, русофоб, на генетическом уровне не переваривавший русских, почти так же, как «философ» Мераб Мамардашвили.

193

Любопытно отметить, что культ подпитывается анекдотами о её выходках – каковые анекдоты, рассказанные о русской женщине, шли бы ей в осуждение. Рассказ о голой нетрезвой бабе, говорящей фраппированному гостю «ничего, что я курю?», вызывал бы омерзение – но когда речь идёт о «великолепной Фаине», это вызывает умиление и восторг. Об этом двойном счёте – когда одни и те же действия записываются одним в доход, а другим в расход – можно было бы поговорить куда подробнее, но наша цель сейчас иная.

194

Если вдруг кто