Но в твоем нынешнем состоянии таскать каштаны из огня для этих господ – значит провести еще один изнурительный год.

От этого не станет лучше никому.

Мой дорогой брат, мусульмане считают, что смерть приходит лишь в нужное время. Давай поразмышляем над этим.

Я же полагаю, что мы не видим никаких доказательств столь прямого небесного водительства.

Напротив, я считаю доказанным, что хорошая гигиена может продлить жизнь и в особенности сделать ее безмятежнее – сделать ее воды прозрачнее, – тогда как плохая гигиена не только мутит течение жизни, но, более того, недостаток гигиены может преждевременно оборвать жизнь.

Разве не на моих глазах умер славный человек, из-за того что у него не было толкового врача? Он был при этом так спокоен и уравновешен, повторяя лишь: «Если бы у меня был другой врач», и умер, пожимая плечами; этого его движения я никогда не забуду.

Хочешь, я поеду в Америку с тобой? Если эти господа оплатят мне дорогу, будет только справедливо.

Я ко многому отнесся бы равнодушно, но только не к тому, что ты не начнешь первым делом серьезно поправлять здоровье.

Теперь я думаю, тебе следует еще больше увлечься природой и художниками.

Я предпочел бы видеть тебя независимым от Гупиля, самостоятельно ведущим дела с импрессионистами вместо разъездов с дорогими картинами, принадлежащими этим господам. Когда наш дядя был их компаньоном, то в некоторые годы получал очень хорошие деньги, но посчитай, сколько это ему стоило.

А теперь о тебе: легкие у тебя хорошие, но, но, но… Год с Грюби – и ты поймешь, какая опасность грозит тебе сейчас.

На сегодня ты прожил в Париже на 10 лет больше, чем нужно. Ты мне скажешь, что, например, Детай прожил в Париже лет тридцать и все же прям как палка.

Что ж, поступай так же, если обладаешь такими же качествами. Я не против, и в нашем семействе все цепко держатся за жизнь.

Все, что я хотел бы сказать, сводится вот к чему: если эти господа заставят тебя таскать для них каштаны из огня в таких дальних поездках, добейся щедрой оплаты или откажись и вплотную займись импрессионистами, ворочая не такими большими деньгами, но зато живя ближе к природе.

Что до меня, я решительно поправляюсь, и за прошедший месяц желудок стал намного лучше. Я все еще страдаю от беспричинного, непроизвольного волнения, а порой и от отупения, но понемногу успокаиваюсь.

Надеюсь совершить вылазку в Сент-Мари, чтобы наконец увидеть Средиземное море.

Наши сестры, наверное, будут рады приехать в Париж, и им это, конечно же, не повредит.

Я хотел бы, чтобы все приехали сюда, на юг.

Все время упрекаю себя за то, что моя живопись не окупает затрат.

Нужно, однако, работать – но знай: если однажды обстоятельства сделают желательным, чтобы я больше занимался коммерцией и тем облегчил твое бремя, я пойду на это без сожалений.

Мурье передаст тебе еще два рисунка пером.

Знаешь, что нужно сделать с ними? Альбомы из 6, или 10, или 12 вещей, как настоящие японские альбомы с рисунками.

Мне очень хочется сделать один такой альбом для Гогена и один – для Бернара. Ибо рисунки будут лучше этих [за этим текстом следуют рисунки с иллюстрации на с. 663].

Сегодня я купил здесь красок и холстов, так как – смотря по погоде – мне придется ринуться в бой. А потому в моем заказе красок нет ничего срочного, кроме десяти больших тюбиков белил.

Удивительно: в один из вечеров здесь, в Монмажуре, я видел красное закатное солнце, которое метало лучи в стволы и хвою сосен, укорененных в скальном массиве, и окрашивало в огненно-оранжевый цвет стволы и хвою, тогда как другие сосны, чуть поодаль, были словно написаны берлинской лазурью на фоне нежного сине-зеленого – лазурного – неба. Подлинный эффект Клода Моне. Великолепно. Белый песок и белые скалы, выходящие на поверхность под деревьями, принимали синий оттенок. Я хотел выполнить панораму, первые рисунки к которой у тебя уже есть, – широкую, – и она не будет уходить в серый, а останется зеленой вплоть до последней линии – и еще синий ряд холмов. Сегодня гроза и дождь, которые, впрочем, пойдут на пользу. Если Конинг предпочитает этюд маслом, сделай, как получится.

Хорошенько подумай, прежде чем принять какое-нибудь предложение от Гупилей, и если это повлечет перемены для меня, то, честно говоря, по мере поправления здоровья я смогу работать где угодно, и у меня нет навязчивых идей насчет работы, если уж на то пошло. Жму руку тебе и Конингу.

Думаю, что для белого сада нужна простая холодная белая рама.

Знай, что я готов скорее бросить живопись, чем видеть, как ты изнуряешь себя ради денег. Конечно, они нам нужны, но разве все настолько плохо, чтобы заходить в их поисках так далеко?

Ты так ясно понимаешь, что «готовиться к смерти» – христианская идея (к счастью для него, сам Христос, мне кажется, нисколько ее не разделял – он, любивший людей и все земное сверх разумной меры, по мнению тех, кто видит в нем лишь безумца), если ты так ясно понимаешь, что подготовка к смерти – это нечто важное (оставим это как есть), разве ты также не понимаешь тогда, что самопожертвование – жизнь ради других – есть ошибка, если к этому примешивается самоубийство, поскольку в этом случае человек поистине делает своих друзей убийцами.

Итак, если ты вынужден вечно быть в разъездах, не зная покоя, это отбивает у меня охоту восстанавливать собственное душевное равновесие.

Если ты примешь эти предложения, хорошо, пусть – но тогда попроси у этих Гупилей, чтобы они вновь взяли меня с прежним жалованьем, и бери меня с собой в поездки. Люди ценнее вещей, и что касается меня, чем больше сил я трачу на картины, тем равнодушнее к ним становлюсь. И если я стараюсь писать их, это для того, чтобы быть среди художников. Понимаешь ли, я буду огорчен, толкая тебя на зарабатывание денег, давай оставаться вместе в любом случае – где есть воля, есть и выход, и я чувствую, что ты поправишься на годы вперед, если поправишься сейчас. А пока что не изнуряй себя, ни ради меня, ни ради других. Тебе известен портрет Сикса в старости – уходящий человек, с перчаткой в руке, – что ж, живи, пока не уйдешь, как он, вот каким я тебя вижу: женатым, с прочным положением в Париже. Так ты сможешь сделать много доброго. Подумай и посоветуйся с Грюби, прежде чем принять это предложение.

616. Br. 1990: 618, CL: 493. Тео Ван Гогу. Арль, понедельник, 28 мая, или вторник, 29 мая 1888

Дорогой Тео,

я думал о Гогене, и вот что: если Гоген хочет приехать сюда, нужно оплатить поездку Гогена, а еще мы непременно должны купить две кровати или два матраса.

Но в конце концов, Гоген ведь моряк, и есть вероятность, что мы сумеем готовить еду дома.

На те деньги, что я сейчас трачу один, мы будем жить вдвоем.

Как ты знаешь, мне всегда казалось глупым, что художники живут одни и т. д. Кто живет в одиночестве, тот губит себя.

Словом, это ответ на твое желание выручить его.

Ты не можешь посылать ему деньги на проживание в Бретани, а мне – на проживание в Провансе. Но ты можешь одобрить совместное квартирование и назначить, скажем, 250 фр. в месяц – кроме моих работ, ты бы получал и картину Гогена.

Пока мы не превысим этой суммы, это будет даже выгодно, не так ли? К тому же я подумываю о том, чтобы объединить усилия с другими.

Поэтому вот черновик письма Гогену, которое напишу, если ты дашь добро, с изменениями в оборотах, которые, несомненно, придется сделать. А пока что я написал вот так. Считай эту затею обычной сделкой – так будет лучше для всех, и давай относиться к ней соответственно. Только это надо подать так, чтобы предложение исходило не от тебя; к примеру, ты можешь решить, что будет правильно, если я возьму это на себя, а Гоген присоединится ко мне как мой товарищ.

Я подумал, что ты захочешь прийти ему на помощь, ибо мне невыносима мысль о том, что он загнан в угол – и этого не изменить в один день.

Это лучшее, что мы можем предложить, другие и этого бы не сделали.

Меня расстраивает, что я трачу так