Тут невольно приходит на память бессребреник Карл Иванович Росси. В письме от 3 декабря 1828 года по поводу проекта зданий Сената и Синода зодчий сообщал: «…что касается до награды, предлагаемой в случае, если удостоится высочайшего одобрения, то я беру на себя смелость доложить… что никогда интерес не был побудительной для меня причиной в выполнении каковых либо поручений, но единственно долг службы… который я всегда почитал свято». Такова, видимо, отличительная черта истинного таланта и мастерства…

Пока в канцелярии изучали, обсуждали, согласовывали предложение Петра Телушкина, прошло полтора года. За это время план здания Синода был приведен в соответствие с замечаниями императора, и 26 августа 1830 года «в 12 часов пополуночи» состоялась его торжественная закладка. После этого торжества Карл Иванович уже почти не заглядывает на Петровскую площадь. Государь торопит с окончанием театра, библиотечного корпуса, Театральной улицы и Чернышевой площади. На прочие дела у зодчего не остается ни сил, ни времени.

…В один из октябрьских дней того же года, поднявшись на леса будущего Александринского театра, Карл Иванович увидел, как по золоченому шпилю Петропавловского собора упорно ползет вверх что-то маленькое, черное. Не человек, а какой-то трудолюбивый мураш. Может, увидел сам, а может, кто-то показал. Тогда в Петербурге все говорили о смельчаке, решившем взобраться на пугающую высоту. Любопытные бегали смотреть в крепость, собирались на набережной и дивились, что все приспособления умельца — простые веревки с петлями на концах и подвижным узлом.

Могло, конечно, случиться и так, что архитектора пригласил А. Оленин — для обсуждения дел по новому зданию библиотеки. Президент Петербургской Академии художеств и директор Императорской Публичной библиотеки жил тогда на Гагаринской набережной (теперь набережная Кутузова) в доме 10. Встретив Росси, хозяин подвел его к окну, на котором стояла большая подзорная труба.

Впрочем, вот как описывает событие сам Оленин: «В октябре и ноябре 1830 года, смотря из моих окон на Санкт-Петербургскую крепость[8] и на шпиц Петропавловского собора, как я, так и мои домашние и некоторые из наших знакомых всякий почти день любовались (но с крайним опасением и страхом) неимоверною смелостию русского кровельщика, ожидая до сих пор, чтоб кто-либо из гг. журналистов упомянул о сем чрезвычайном происшествии…»

Шесть недель день за днем исправлял Телушкин повреждения на вершине шпица. Наконец все работы пришли к счастливому концу. За труды и смелость умельцу пожаловали 3000 рублей награды и серебряную медаль «За усердие» на Аннинской ленте. А Карл Росси за свой проект зданий Сената и Синода так ничего и не получил. Он честно исполнил «долг службы». О талантах в России вспоминают только в минуты необходимости.

К началу октября 1832 года возведение Сената и Синода завершили, даже перекинули между зданиями арку с проходом внутри. 23-го числа того же месяца газета «Северная пчела» оповестила читателей: «Величественное здание Сената и Синода окончено вчерне: оно представляет прекрасную картину. Из-за арки является Галерная улица как театральная декорация; в конце ее развевается флаг на Новом Адмиралтействе. Петровская площадь очищается от лесов; монумент Петра Великого стоит свободно и открыто…»

В феврале следующего года, когда уже началась внутренняя отделка, новые строения изволил осмотреть государь император.

Карл Росси, конечно, участвует в этой церемонии. Правда, он уже в отставке, и здоровье его неважно, и все помыслы у него в Ревеле, где почти год проживает жена с детьми, но он — автор проекта, и присутствие его обязательно.

У Росси странное отношение к ансамблю. Определить его точно невозможно. Так, наверное, глядят на собственного ребенка, с первых дней отданного навсегда в чужие руки. Но ведь он сам отказался вести строительство и предложил Штауберта. Поэтому теперь у него нет права сокрушаться из-за сухости отдельных деталей или чрезмерности украшений. Он только родил ребенка, а одевает его, следит за его внешностью уже другой. Зато Росси может гордиться, что нашел удачное решение западной стороны огромной площади.

Очень красив плавно круглящийся угол Сената, обращенный к Неве. Он связывает площадь с набережной и одновременно как бы приглашает вступить в пространство вокруг памятника Петру Первому. Портики с колоннами, «утопленными» в глубь стены, повторяют ритм фасада Главного штаба, а двухколонные портики по краям зданий и по бокам арки перекликаются с портиками величественной арки «Новой Голландии», возведенной некогда Ж.-Б. Валлен-Деламотом.

Конечно, в арке нет торжественности Главного штаба. Но и задача здесь иная: связать два здания воедино, подчеркнуть единство ансамбля и выделить его условную середину. Для этого и аттик сильно растянут в обе стороны. Ведь горизонталь новых строений должна соответствовать боковому фасаду Адмиралтейства. Они вместе ограничивают простор площади с востока и запада. А так как «движение» центральных площадей города начинается от Дворцовой, то первое впечатление от нового ансамбля, конечно, создают фасады Сената и Синода. Именно потому эти два здания выше Адмиралтейства на целую сажень (2 м 13 см. — Ю. О.). Поговаривают, что слишком много скульптур — тринадцать статуй на здании Сената и девять — на здании Синода. Вдобавок ко всему — медные фигуры над аркой. Конечно, если рассматривать ансамбль вблизи, то статуи и портики рождают ощущение излишней пышности и беспокойства, но если глядеть издали (а именно на это рассчитывал Росси), то здания выглядят торжественными и нарядными. Игра светотени малых портиков и протяженных лоджий с колоннами придает огромным каменным массам едва заметное ощущение движения и «дыхания». Ансамбль кажется естественно «живущим» в просторе площади.

Создание столь протяженного строения с несколькими центрами — задача сама по себе непростая. А когда это строение обязано стоять рядом с Адмиралтейством, где великий Андреян Захаров уже дал блистательный вариант подобного решения, то задача усложняется в несколько раз. Росси понимал это и все же вступил в состязание. И не проиграл его. Два величественных здания успешно соседствуют, не подавляя друг друга.

Попытка зодчего использовать приемы давно отжившего свой век барокко, видимо, тоже не случайна. Это поиск возможностей и средств оживить умирающий классицизм. Примечательно, что все работы в Сенате и Синоде были завершены именно в ту пору, когда Гоголь закончил статью «Об архитектуре нынешнего времени», где есть примечательные строки: «Всем строениям городским стали давать совершенно плоскую, простую форму. Домы старались делать как можно более похожими один на другого; но они более были похожи на сараи или казармы, нежели на веселые жилища людей. Совершенно гладкая их форма ничуть не принимала живости от маленьких правильных окон, которые в отношении ко всему строению были похожи на зажмуренные глаза. И этою архитектурою мы еще недавно тщеславились как совершенством вкуса и настроили целые города в ее духе!.. Новые города не имеют никакого вида: они так правильны, так