Шрифт:
Закладка:
— Что, дома? — громко, насмешливым голосом спросил кто-то,
— Дома, пожалуйте к нему! — холодно отвечала старушка, возвращаясь в комнату. — Митя, к тебе пришли, — сказала она.
Позади старушки шла высокая, стройная женщина. Черты лица ее были неуловимы: оно было изрыто страшными рябинами; глаза дико блестели под нависшими веками, густые брови были местами как будто выжжены; черные волосы резко выставляли глубокие рябины на открытом лбу. Она как-то надменно улыбалась, идя позади старушки.
— Катерина Петровна, здравствуйте, — закричала, смеясь, высокая женщина и сделала было шаг к Кате, но старушка заслонила ей дорогу и, указывая на дверь к Мите, сказала:
— Нет-с, сюда!
— Я знаю дорогу! — нагло отвечала высокая женщина и опять крикнула Кате:
— Ишь, какая гордая! не хочет и поклониться мне! ха, ха, ха!
Митя распахнул дверь. Смех замер на губах высокой женщины: потупив глаза, молча вошла она за перегородку.
Старушка с ворчаньем улеглась снова на диван, а Катя, закрыв лицо шитьем, сидела неподвижно.
Высокая рябая женщина была та самая натурщица Дарья, которую старушка так не любила. Благодаря болтливости соседок старушка узнала, что Дарья была очень коротка с ее сыном еще до ее приезда в Петербург… Она боялась дальнейших последствий этой старинной связи.
За перегородкой слышалось шептанье и грубый смех Дарьи, в котором было что-то дикое и натянутое.
Не прошло часу, как Дарья громко сказала:
— Я устала и есть хочу!
— Еще хоть десять минут, — умоляющим и тревожным голосом сказал Митя.
— Десять да десять минут — вот тебе и целых полчаса! — бормотала Дарья.
Старушка, нахмурив брови, поднялась, вошла в кухню, и скоро застучала тарелками.
— Катерина Петровна! мне, что ли, ваша матушка-то готовит кушать? а? — тихо спросила Дарья, потягиваясь и выходя из-за перегородки. — Уф! что-то устала, да и холод какой у вас сегодня!
И Дарья повернулась спиной к Кате и сказала:
— Потрудитесь-ка застегнуть мне платье.
Катя, побледнев, с ужасом глядела в кухню.
— Ну, что же?
И Дарья захохотала.
— Дарья! перестань! ты не в трактире! — грозно сказал Митя.
— Господи, уж будто я не вижу, где я! разве нельзя и смеяться при его сестре? ишь, как важно! за завтрак хочет, чтоб я два часа сидела, да еще и не пикнула! Ну-с, а вы устаете, Катерина Петровна? — спросила Дарья у Кати.
Митя быстро выскочил из-за перегородки и закричал:
— Замолчи!
Дарья вся вспыхнула.
Страшен был взгляд, брошенный ею на Катю и на ее брата.
— Ну, что вы раскричались? — сказала она с презрением. — Разве я хуже, что ли, вас, да и она… что такое?..
И Дарья указала на Катю. Катя затрепетала и, слабо вскрикнув, кинулась к брату, который, обняв сестру одной рукой, другой указывал на кухню и грозил натурщице.
Вдруг старушка вошла в комнату и застала эту немую и странную сцену.
— Дарья! — покраснев и задыхаясь от гнева, сказала она. — Прошу убираться из моего дому; здесь живут честные люди!
Дарья вопросительно взглянула на Митю.
— Маменька! — произнес он с укором и ужасом.
Это невольное восклицание страшно раздражило старушку, и, вся задрожав, она закричала, указывая на дверь:
— Вон отсюда!
Дарья вздрогнула и дико оглядела всех; на ее рябом и безобразном лице мелькнула на одну секунду какая-то робость; она потупила глаза; но вдруг, будто сделав над собою усилие, она тяжело вздохнула и гордо подняла голову; лицо ее все задергалось, и она залилась диким и презрительным смехом, который потряс всех. Заметив это, Дарья одушевилась, глаза ее заблистали, грудь поднялась высоко от ускоренного дыхания, и, злобно глядя на старушку и ее детей, она сказала:
— Так я, по-вашему, нечестная женщина? а? так меня вы выгоняете из вашему дому?.. Уж если на то пошло, так знай же, что твоя…
С раздирающим криком «молчи!» Митя в эту секунду кинулся к Дарье, схватил ее за плечи и вытолкнул в кухню. Захлопнув дверь, он стал к ней спиной, как бы защищая вход, но он едва стоял на ногах, дико глядя на мать и на сестру, рыдавшую на груди старушки.
Все это так быстро совершилось, что старушка едва верила своим глазам. Опомнясь от первого испуга, она стала утешать свою дочь, горько рыдавшую.
— Полно, дурочка, ничего! так ее и надо проучить! ишь, как нос подняла, и диво бы кто, а то натурщица! уж известно, что за птица натурщица!
— Отчего ж… — вырвалось у Мити, но в то время Катя упала на колени перед матерью, и он замолчал в каком-то новом испуге.
— Митя! — закричала старушка. — Господи! что это с ней?.. Боже мой! это все она, скверная женщина, перепугала ее!
Катя ломала руки, била себя в грудь и страшно рыдала у ног матери, которая тоже заливалась слезами, продолжая бранить Дарью и всех натурщиц.
— Митя! видишь, что она наделала? не позволяй ей больше приходить!
Митя, бледный, с блуждающими глазами, в каком-то ожидании смотрел на сестру. Он вздрогнул при словах матери и с презрением сказал:
— Это последний раз, что она была здесь!
Через час в комнате с замерзшими окнами все было по-прежнему. Бедным людям даже некогда предаваться долго своему горю. Катя, еще с красными глазами, шила у окна. Старушка бодрилась и тоже взяла свой чулок. Только Митя лежал за перегородкой и поминутно кашлял. Об обеде никто и не упоминал.
Старушка поминутно поглядывала на свою дочь, которая, заметив это, еще усерднее шила.
— Катя, хочешь кофею? — спросила старушка.
Катя с удивлением посмотрела на мать. Кофей в их хозяйстве считался роскошью. Теперь старушка желала сколько-нибудь развеселить свою дочь.
— Нет-с, я не хочу! — отвечала Катя.
Через несколько времени старушка сказала:
— Господи, что это так мне сегодня хочется кофею!
И побрела в кухню.
Катя улыбнулась вслед ей, поняв ее хитрость.
Вечером, как только послышались печальные звуки «Лучинушки», Митя накинул шинель и вышел из дому. Он шел очень скоро и через полчаса вошел в раскрытую калитку каменного дома. Пройдя пустой и огромный двор, он подошел к деревянной лачужке, спустился несколько ступенек по каменной лестнице и раскрыл дверь. Холодный воздух в минуту наполнил всю комнату. Митя закашлялся.
— Кого нелегкая принесла? — крикнул кто-то.
Пар поднялся вверх, и яркий огонь на тагане осветил грязную маленькую кухню. Безобразная горбатая старушонка, с седыми волосами, выбивавшимися из-под черной косынки, стояла у огня и что-то ворчала, шевеля подбородком, который выдавался клином.
— Дарья дома? — спросил Митя.
— А кто ее знает! —
