четырехмоторных монстров канул в бездну и перестал существовать. Жизнь… На деревьях поблескивает свежая зелень, дрожит на солнце и набухает. Вдали от Парижа, возле Жуанвиля, мы садимся на траву. Земля еще влажная и прохладная. Мы едим шоколад и бисквиты, я сворачиваю сигарету и дымлю в небо. Бася пишет стишок. Один из своих стишков, простых и наивных. Ищет рифму к «фортепиано». Придумала. Я говорю: «Сама себе панна». — «Ендрек, какой ты глупый», — слышу ответ поэтессы. Я смотрю в небо и думаю, какими словами можно выразить чувство абсолютного счастья, сочного, как большая груша. Солнце белое, текучее, разливается и греет. В конце дня заезжаем в Фонтене к Робертам. Они копаются в саду. Кучка детей развлекается, а на пороге стоит самый маленький — Филипп. На все, что ему говорят, отвечает подслушанным у взрослых «Hein? Hein?»[723]. Говорить еще не умеет, а этому уже научился. Бася рассматривает греческие книги Жака и констатирует, что всё забыла. Я говорю ей, чтобы не расстраивалась, ведь самое главное то, что забылось, как кто-то сказал однажды. Мы ужинаем с Робертами и в сумерках возвращаемся домой. На улице прохладно, и лишь кое-где мы попадаем в волну теплого воздуха. Яблони пахнут и сияют в сумерках белизной и бледно-розовым цветом. Черные пики Венсенского замка растворяются в темнеющем небе. Обычная повседневная жизнь может быть прекрасной.

6.4.1943

Я закончил «Даму с камелиями», и после нее у меня осталась тоска. Сам не знаю почему. Весна разошлась не на шутку. На улицах повсюду окрашенные женские ноги в сандалиях, трепещут на ветру широкие цветастые юбки, в нос ударяет запах духов. Я всегда выделяю «Румер» Ланвина, потому что больше всего их люблю. В то же время происходят похороны жертв позавчерашней бомбардировки. В «Лоншане» был убит один из моих знакомых чиновников из Министерства труда. Уже пожилой мужчина. У него было в жизни два увлечения: конные скачки и Англия. И погиб он на скачках от английской бомбы. Идея фрашки{37} для Свинарского{38}. Его разорвало на клочки, останки были идентифицированы по булавке от галстука: золотая шпажка, усыпанная мелкими рубинами. Все это мне рассказали сегодня, когда я зашел в министерство за бланками и формулярами. Сегодня его место за столом пустовало, и меня никто не приветствовал веселым: «Monsieur André, comment va la Pologne?»[724] Он уже несколько месяцев меня постоянно спрашивал, прищуривая один глаз, как будет называться Варшава после войны: «Varsoviebourg ou Varsoviegrad?» Несмотря на англоманию, он боялся, что англичане продадут нас России. Но этого боялся не только он. Я всегда боюсь «священного союза» между Америкой, Англией и Россией, который был бы заключен в первую очередь за счет нашей независимости, если после войны вообще можно будет о ней говорить. Из рассказов очевидцев следует, что на ипподроме находился пункт немецкой зенитки «FlaK» и один из наиболее спортивно настроенных американских летчиков пролетел ниже и сбросил на нее несколько бомб.

Выйдя из министерства, я снова попал в солнечный соус. На улице Вожирар движение. И снова окрашенные ноги и бедра, выглядывающие из складок юбки при езде на велосипеде. Я зашел к Дюпону на Порт-де-Версаль. Кто-то бросил франк в автоматический проигрыватель, и весь зал захлестнули ритмические звуки американского свинга. Наконец-то человеческая музыка, а не вечные Бетховен, Моцарт, Шуман и Шуберт. К вечеру я вернулся домой. Окно открыто, долетают вечерние звуки из соседних домов, наступает ночь. Воробьи громко желают друг другу спокойной ночи. Жизнь, жизнь любой ценой. Мыслей никаких, не думается.

9.4.1943

Тунис атакуют au ralenti[725]. Война ширится, приобретает совершенно фантастические размеры. Кто сможет себе позволить воевать после этой войны? Все началось с войны государств и в конечном итоге закончилось войной континентов. Эта война более глобальная, чем первая, как сказал бы современный месье Прюдом{39}. Кто после войны будет в состоянии всерьез говорить о вооружении? Только крупные блоки государств. Если Польша, Чехия, Югославия и другие получат свободу, будут ли у них средства для приобретения оружия? Если только в рамках какого-нибудь континентального блока. Будущая война (я предвижу ее) может быть только «в складчину», эдаким пикником, как сейчас. Более четко обозначится структура мира, разделенного на англосаксонскую и российскую сферы влияния. Пока эти два блока не начнут войну между собой, война будет практически невозможна, потому что никто, кроме них, не сможет позволить себе современную войну. Кто знает, не является ли эта война пиком авиации и не появится ли в будущей войне более дешевое и более эффективное средство уничтожения. Ракетные торпеды заменят авиацию и артиллерию. Из Москвы будут бомбить Париж, из Лондона — Нью-Йорк. В голове мутится. Я почти физически ощущаю скорость, с которой мы мчимся на необузданной ло-шади «прогресса». Когда я смотрю на людей, мне кажется, что я смотрю на пьяных. Мы пьяны, совершенно одурманены, нам становится все труднее «опомниться». И я сомневаюсь, что конец войны позволит нам отрезветь. Боюсь, что решение последних вопросов будет делом пьяниц и что последствия будут соответствующие. Пьяным все кажется возможным.

12.4.1943

7–10 апреля состоялась встреча Муссолини с Гитлером. Информации мало. Договор о совместной борьбе до окончательной победы. Когда рак на горе свистнет, сказал бы старый Жецкий. На азиатском фронте весенне-оттепельное настроение. Говорят, Муссолини попросил у Гитлера разрешения вывести с востока итальянские дивизии. Он чувствует опасность. От Туниса до Италии не так далеко. Но главное, что эти два шута встретились, что шутовские газеты могли подурачить всех и еще раз подчеркнуть, что первая заповедь пропаганды — относиться ко всем вокруг как к стаду кретинов, которым все нужно объяснять. Они действительно умеют все объяснить. Когда русские окажутся под Берлином, они это тоже объяснят. И мое самое горячее желание — дождаться момента, чтобы увидеть КАК.

Мне хочется перечитать, на этот раз добровольно и не в сокращении, «Небожественную комедию» Красиньского{40}. Мне всегда казалось, что из трех польских «бардов» у него самая светлая голова. Помню, что на устном выпускном экзамене, отвечая на вопрос о Панкратии{41}, я охарактеризовал его как «воплощение дьявола истории». Профессора выглядели изумленными, но я не смог соответствующим образом объяснить свой «тезис». Теперь мне кажется, что все звучало не так уж и глупо.

13.4.1943

Бася лежит с гриппом. Поэтому на рынок пришлось идти мне. Солнечное апрельское утро, холодное и свежее. До нашего двора долетают резкие голоса торговок. Чем меньше товара, тем громче они кричат. В этом