людей. Разумеется, и эта баллада повествует о возлюбленной разбойника и о выведанной ею тайне серебряной пули, продолжая тем самым старую традицию и утверждая, что не приличествует мужчине, если он желает чего-нибудь добиться в жизни, связываться с этим чертовым коварным племенем. Но смерть Довбуша, о которой мы знаем из протокола допросов Степана Дзвинки и Васыля Баюрака, баллада рисует удивительно верно. Автору ее известны местные названия, он знает о Степане Дзвинке и не путает его фамилии с именем. Известны ему и подробности. Он осведомлен о времени нападения на хату Дзвинки, о том, как Довбуш высадил двери, и о том, откуда раздался роковой выстрел, о приказании Олексы Довбуша поджечь дом, о двух хлопцах, несших раненого (имена, правда, здесь приводятся другие, но возможно, что это только прозвища Баюрака и Орфенюка), упоминает он и о хвое, которой был прикрыт Довбуш. Только об одном он ничего не хочет знать — о надругательстве над телом Довбуша, о том, как его труп возили от деревни к деревне, а потом выставили для всеобщего обозрения в Коломыйской ратуше. Между тем столь хорошо осведомленный автор или авторы наверняка знали бы факты, известные всей округе. Но в песне, разумеется, всего этого нет. Она милосердна к мертвому телу Довбуша и не допускает, чтобы в балладе произошло то, чего не должно было произойти в действительности. А это уже стилизация и искусство.

Песня о смерти Довбуша по сей день поется по обоим склонам Карпат. Автор этих очерков приводит ее в той редакции, которую дает в своем романе «Каменная душа» Гнат Хоткевич{228}.

По бескидским горным склонам,

там, где лес шумит зеленый,

Добош удалой гуляет,

на валашку{229} припадает,

добрых молодцев скликает.

«Ой, вы, хлопцы молодые,

вы, опришки удалые.

Трубки, братцы, набивайте

да совет мне добрый дайте:

как нам лучше выбрать путь,

чтобы Кута не минуть

да в Косово завернуть.

А теперь вы спать ступайте

да ранешенько вставайте.

Надевайте утром рано

ваши новые жупаны,

да узорчаты опанки,

да шелковые портянки.

Гей, вы, хлопцы молодые,

вы, опришки удалые!

Кто со мной на хутор к Дзвинке

да к его красотке жинке?

Перевалим через горы,

доберемся к месту скоро.

Ой же бегом, хлопцы, бегом,

заметает стежки снегом».

«Ой, Олекса, батька наш,

может, слово молвить дашь:

страшный сон приснился ночью,

он измену нам пророчит.

Мы немало промышляли,

а измены не видали,

не пойдем в Космач с тобою,

сон грозит лихой бедою».

«Ой, вы, хлопцы молодые,

вы, опришки удалые.

Только бабы снов боятся,

не привык я отступаться.

Вы со мною не ходите,

только ружья зарядите,

ждите здесь в лесу покуда…

Я обратно мигом буду.

Надо милую спросить,

всех ли сможет накормить».

Встал Олекса под оконце,

а в окне пылает солнце.

«Спишь, молодка, почиваешь

иль к вечере накрываешь?»

«Я не сплю, не почиваю,

я к вечере накрываю.

Хороша вечеря будет,

вся округа не забудет».

«Эй, кума, довольно спать,

пустишь в хату ночевать?»

«Я не сплю, Олекса, слышу,

не пущу тебя под крышу.

Мой Степан в отлучке снова,

и вечеря не готова».

«Отвори добром, родная,

а не то — замки сломаю».

«Понапрасну не старайся.

Вон отсюда! Убирайся!»

«Открывай скорее, ну-ка!

Двери выломаю, сука!»

«Семь годков мы миловались,

иль забыл, как запирались.

У меня замки стальные,

двери крепкие, двойные,

ключ серебряный, точеный,

в окнах рамы золочены».

«Я замки твои сломаю,

двери с петель посрываю».

Добош разом навалился, —

Дзвинка в хате притаился.

Добош крепче напирает,

дверь кленовую шатает,

все замки с нее сбивает.

«Милый, я не виновата.

Берегись! Степан проклятый

ждет тебя под крышей хаты».

Добош двери вышибает —

с чердака Степан стреляет,

в грудь Олексе попадает

Чуть повыше сердца рана,

кровь на свитке атамана.

«Ой, Степане, ты за суку

на Олексу поднял руку…»

«А зачем ты с ней слюбился,

что же сучке ты открылся?

Ведь от бабы жди измены:

их любовь — что в речке пена».

«Были б тут мои ребята —

не уйти вам от расплаты:

вмиг тебя бы изрубили,

вражью женку пристрелили.

Я б им крикнул — не кричится,

я б им свистнул — не свистится».

Ой, как крикнул, — докричался,

ой, как свистнул. — и дозвался.

Хлопцы ветром с гор примчалась,

рядом с батькой оказались.

«Где ж вы, хлопцы, пропадали,

смерть мою не увидали?»

«Ты зачем на этот раз

не послушал, батька, нас?

Где мы только не бывали,

но измены не видали.

А теперь она над нами,

удалыми молодцами.

Эх, Олекса Довбущуку,

что же не убил ты суку?»

«Как бы я ее убил,

коли нежил и любил?

Вы спросите у желанной:

не забыла ль атамана?»

«Если б, Добуш, не любила,

если б, Добуш, позабыла,

я б нарядов не носила

и монистом не звонила».

«Ближе, хлопцы, подойдите.

Тяжко батьке. Помогите.

Дай-ка мне, Раховский, руку…

Вон к тому несите буку.

Эх, настало время, братцы,

нам навеки распрощаться».

«Ой, Олекса, батька наш,

ты какой совет нам дашь?

Окажешь — суку мы зарубим

иль иначе как загубим».

«Бросьте, хлопцы, не губите,

хату Дзвинки подпалите,

всю усадьбу разорите,

а хозяйку