Шрифт:
Закладка:
Первым был мужчина, разбивший голову года два назад, упав с кровли, на которой он тешился жарким летним днем с чужой женой. Он упал, убегая от ее мужа, пришел в чувство сам, и видимых повреждений у него не было. Однако через некоторое время он заболел священной болезнью и страдал от приступов, следовавших друг за другом и неизменно сопровождавших всякое винопитие. Видений у него не было, он только кричал страшным голосом, лягался, кусал язык и мочился под себя. Он так боялся этих припадков, что сам хотел подвергнуться операции и даже просил о ней. Поэтому я согласился вскрыть ему череп и по совету врачей из Дома Жизни взял себе в помощники унимателя крови, хоть и не привык прибегать к его помощи, а больше доверял собственному искусству. Этот униматель крови был еще бестолковее и ленивее, чем тот, который умер в Золотом дворце фараона, как я уже рассказывал, и в продолжение всей операции только топтался рядом и мешался под руками, таким образом бодрствуя и отправляя службу. Несмотря на его присутствие, кровь то и дело норовила брызнуть из разреза. Я все же вскрыл всю теменную часть черепа и обнаружил, что во многих местах мозг был покрыт старой запекшейся кровью. Чистка заняла довольно продолжительное время и не могла быть проведена полностью без причинения больному повреждений. Приступов священной болезни у него больше не было, потому что на третий день после операции он умер, как это обычно и бывает. Однако само вскрытие было признано в высшей степени удачным, мое мастерство превозносили, и ученики записывали все, что я делал у них на глазах.
Второй случай был несложный: юноша, которого стража подобрала на улице без сознания – умирающим, обобранным и с проломленной головой. Я как раз находился в Доме Жизни, когда стражники принесли его, и я ничего не терял, принимаясь за операцию, так как врачи нашли, что он при смерти, и лечить его отказались. Поэтому я постарался как можно быстрее вскрыть его пробитый череп, вытащил осколки костей, застрявшие в его мозгу, и покрыл отверстие очищенной серебряной пластиной. Он поправился и был жив спустя две недели после операции, когда я покидал Фивы, хотя испытывал определенные трудности, двигая руками, также его ладони и ступни были нечувствительны к прикосновению пера. Тем не менее я верил, что со временем он полностью излечится. Это вскрытие привлекло куда меньше внимания, чем операция больного, страдавшего священной болезнью, но все сочли удачный исход очевидным и бесспорным и восхваляли быстроту моих рук. Однако случай был примечателен тем, что род травмы и срочность операции не позволили мне сбрить волосы с головы больного перед операцией, и поэтому, когда я сшил куски кожи поверх серебряной пластины, волосы на его голове продолжали расти, как прежде, и под ними не был заметен шрам от раны.
Несмотря на то что в Доме Жизни ко мне относились с почтением, старые врачи сторонились меня и не решались говорить со мной откровенно, поскольку я прибыл из Ахетатона, а они страшились власти ложного бога. Я не заговаривал с ними об Атоне, беседы наши касались предметов, относящихся к нашим врачебным занятиям. Но изо дня в день они пытались выведать, что у меня на уме, принюхивались ко мне, словно собаки, берущие на земле след, пока их поведение не начало меня удивлять чрезвычайно. И вот после третьей операции ко мне наконец приблизился один весьма опытный и искусный резальщик и сказал:
– Царственный Синухе, ты, конечно, заметил, что Дом Жизни стал пустыннее и что надобность в нашем искусстве как будто меньше, чем была, хотя больных в Фивах много и даже больше прежнего. Ты путешествовал в разных землях, Синухе, и видел многие исцеления, но я думаю, что тебе не приходилось видеть ни одного, подобного тем, что ныне тайно происходят в Фивах и не нуждаются ни в ноже и огне, ни в лекарствах и повязках. Мне поручили рассказать тебе об этом и спросить, не пожелаешь ли ты быть очевидцем этих исцелений. Но ты должен обещать не разглашать ничего из того, чему будешь свидетелем. Кроме того, ты должен позволить завязать себе глаза перед тем, как тебя поведут в священное место, чтобы ты остался в неведении относительно его расположения.
Его слова были мне не по душе, ибо я опасался неприятностей с фараоном, но мое любопытство было возбуждено, и я сказал:
– Я в самом деле слышал, что ныне в Фивах творятся разные чудеса. Мужчины рассказывают чудесные истории, а женщин посещают видения, но вот про исцеления мне слышать не приходилось. Как врач, я мало доверяю исцелениям, совершающимся без ножа, огня, лекарств и повязок. Поэтому мне бы не хотелось быть замешанным в каком-то мошенничестве, чтобы мое имя не было использовано в неблаговидных целях, для свидетельства о том, чего нет и быть не может.
Но он горячо возразил:
– Мы думали, что ты избавлен от предрассудков, царственный Синухе, ибо ты много путешествовал и познал то, о чем в Египте еще не знают. Кровь можно останавливать и не прибегая к зажимам или раскаленному железу – почему же тогда не может быть лечения без ножа и огня? А имя твое отнюдь не будет замешано, это мы обещаем, ибо совсем не поэтому мы хотим сделать тебя очевидцем происходящего и дать тебе увериться, что никакого мошенничества тут нет. Ты одинок, Синухе, и ты беспристрастный свидетель, вот почему мы выбрали именно тебя.
Его речь удивила меня и возбудила еще большее любопытство. К тому же, как врач, я всегда стремился узнавать новое. Поэтому я дал свое согласие, и с наступлением темноты он явился за мной со своими носилками и тут же завязал мне глаза, чтобы я не видел, в каком направлении меня понесут. Когда носилки остановились, он взял меня за руку и повел длинными переходами и лестницами, то подымаясь по ним, то спускаясь, пока мне это не надоело и я не сказал, что с меня довольно всех этих глупостей. Он успокоил меня, снял с глаз повязку и ввел в зал, где горело множество светильников, а стены были выложены из камня. На полу на носилках лежали трое больных. Ко мне приблизился жрец с бритым черепом и лицом, лоснящимся от священного масла, и, назвав меня по имени, пригласил внимательно осмотреть больных, дабы убедиться, что никакого обмана нет.
