Во рту — настоящей сомовой пасти — в защечных мешках, казалось, мог уместиться недельный запас пищи. Тяжелое брюхо покачивалось, выпирая прямо над самым дастарханом так, что невольно возникал вопрос, а где же у ламы ноги? Толстенькие, кривые, они обнаруживались лишь тогда, когда он вставал. И приходилось удивляться, как несут они такую тяжесть.

Но Молиар не имел склонности смеяться. Он думал: «А ведь он по части еды мне вроде родной брат. Только потолстовитее да поздоровее. И как он мог притащить по таким дорогам свою слоновую тушу за тысячу верст? Значит, дела!»

Пир Карам-шах поразился сходству Молиара и тибетского ламы. Правда, их различало полное отсутствие растительности на лице и голове тибетца. Ни один волосок не нарушал девственного блеска его черепа, щек, подбородка. Молиар же с достоинством носил круглую самаркандскую бородку, а голову брил. Впрочем, всегда он носил маленькую круглую чалму, которая белизной соперничала со снежной шапкой великана горных вершин Тирадж Мира, высившегося над долиной Мастуджа.

Лысина, разбежавшаяся по всему черепу ламы, отражала, то алея, то белея, малейшие перемены в его настроении.

А Бадма, хоть и тибетский лама, нисколько не похож на буддийского монаха. То есть, когда он не сидит рядом с посланцем из Лхассы, он вполне азиат: скулы, нос, рот, глаза. А вот сейчас… Нет, такие черты лица у многих. И не только у жителей Востока. Странные догадки поползли в голове у Пир Карам-шаха.

Не праздное любопытство заставило его заняться сравнением наружности Молиара и Бадмы с тибетцем.

О готовящемся совещании в Мастудже, имевшем столь большое значение, знали очень немногие посвященные. В Мастудж в сарай-дворец царя Гулама Шо могли попасть лишь избранные. Дорога в Мастудж невероятно тяжела, и в этом Пир Карам-шах убедился сам. Ломота в костях давала себя знать. Никто, казалось, не мог проехать расстояние от Пешавера до Мастуджа в более короткий срок, чем он. А между тем, судя по благодушному выражению лица и живости движений и жестов, этот Молиар ничуть не устал.

Его, или во всяком случае человека, похожего на него, как сиамский близнец, Пир Карам-шах видел в Пешавере, близ бунгало мистера Эбенезера Гиппа осенью за день до своего отъезда.

Ужасно хотелось Пир Карам-шаху спросить об этом Молиара, когда тот явился в Мастудж, прямо к парадному угощению, но вдруг просвет двери заслонила фигура нового гостя, и Пир Карам-шах не сдержал своего изумления:

— Удивительно! Это вы?

— Мир этому дому, — коротко проговорил Сахиб Джелял. Он выглядел усталым, почернел и зябко прятал кисти рук в рукавах богатой шубы, подбитой лисьими хвостами. Гигантскую шапку в четыре лисы он глубоко надвинул на лоб, всем своим видом показывая, что он безмерно утомлен далеким путешествием. Он не выразил любопытства при виде тибетского ламы, хотя самый факт присутствия его в этой каменной нищенской хижине в Мастудже был достоин удивления.

Пока все пили принесенный одной из жен Гулама Шо молочный чай с салом по-киргизски — сказывалась близость Памира, — гости говорили мало. Густой пар вился над глиняными чашками и вырывался вместе с дыханием людей. На дворе крепчал мороз, а двери стояли распахнутыми, чтобы сквозняк выгонял очажный дым в отверстие в потолке.

— Уважаемый доктор, — как бы невзначай проронил Пир Карам-шах, — я не имел чести знать, что и вы здесь, в Мастудже.

— Мы, буддийские ламы, бродим по миру. У нас нет дома. А мой монастырь отсюда в сорока днях пути. Я здесь проездом.

— Но вы были в Кала-и-Фатту. И вы покинули их высочество эмира в то время, когда его болезнь — так говорят — усилилась? — продолжал Пир Карам-шах. Он говорил настойчивее, чем позволяла вежливость.

— Лег-со! Отлично! Позволено мне будет удовлетворить ваше уважаемое любопытство, — живо подхватил толстяк-лама, осторожно высвободив пальцы из длиннющего рукава «кочи», чтобы взять миску с кислым молоком. — Господин достопочтенный доктор вызвался нас проводить от границы Тибета по столь трудному и утомительному пути.

— Их высочество эмир Алимхан, — заговорил сухо Бадма, — весьма обеспокоен здоровьем своей новой супруги Резван, выехавшей навестить свои дарованные ей эмиром Бадахшанские владения. Их высочество соизволил отдать распоряжение мне сопровождать госпожу Резван и оказывать ей медицинскую помощь. Но в пути мне стало известно о предстоящем приезде из далекого Тибета моего мудрого учителя и наставника господина Нупгун Церена. С соизволения госпожи Резван я оставил ее свиту и поспешил навстречу моему мудрому учителю. Госпожа Резван соблаговолила задержаться на свадебном пиршестве у своей двоюродной сестры в Шагоре, что в трех днях пути отсюда. Госпожа Резван прибудет сюда, в Мастудж, послезавтра, чтобы лично участвовать в переговорах с высоким послом Далай Ламы господином Нупгун Цереном о делах Бадахшана.

— Сделав доброе дело, господин доктор Бадма избавил нас от многих забот, — добавил благодушно Нупгун Церен. — Он встретил нас на тяжелом и многотрудном перевале через Каракорум по имени Ланан Ла. Если бы не мой друг доктор Бадма, не знаю, выбрались ли мы из бурана, заставшего нас под самыми небесами.

И он вздохнул. С несвойственной буддийским монахам словоохотливостью Нупгун Церен подробно рассказывал о невероятных трудностях дороги из Лхассы через Гянзе, Шиганцзе и далее по обрывистым каньонам долины реки Брамапутры на Традан. Оттуда Нупгун Церен хотел повернуть на юг в Индию через Непальские перевалы, но его предупредили, что снег, в изобилии выпавший зимой в Гималаях, не растаял и все тропы из Тибета в Индостан еще закрыты. Пришлось повернуть на север и путешествовать по каменистым плоскогорьям. По дороге на Онгке у перевала Лапан Ла он встретился, к счастью, с любезным добродетельным доктором Бадмой, очень известным, очень почтенным, оказавшим личные услуги в прошлом самому Далай Ламе.

— Наш друг доктор Бадма великий человек и великий путешественник, смелый, мужественный, стойкий, — с чувством произнес Нупгун Церен, и лысина его побагровела. — Весна в долине реки Шийок невиданно суровая, и я не знаю, достали бы мы верховых и вьючных кутасов продолжать путь. В селении Скарду нас встретили весьма негостеприимно. Жители не пожелали продать нам даже сухую лепешку. Мы умерли бы с голоду, если бы не доктор Бадма.

Кровь отлила от макушки черепа Нупгун Церена, и он с комической жалостью погладил свой огромный живот.

— Лег-со! Так случилось. Мы голодали. Мы поневоле вступили на аскетическую стезю бодисатв. Но одного слова господина доктора Бадмы, оказывается, достаточно, чтобы нам помогали всюду и везде. А не то, в отчаянии, мы хотели свернуть на дорогу в Сринагар. Мы отлично отдохнули бы и насладились прелестями дивного климата Кашмира, но тогда мы не поспели бы