богу был, во-о-т таким вот децелом! – он показал рукой расстояние в примерно метр от земли, – бегал там босиком, знаешь, по травке там, бабочек ловил. Хотя нет, бабочек не ловил, насекомые никогда мне не нравились, рыбалку я больше любил. С батькой бывало на залив выходили с утреца на лодке. Тогда дамбы еще не было, говно всё еще там дальше плавало, рыба еще водилась и пляж нормальный был, не как у вас в Барселоне, конечно, но нормальный по нашим местным меркам. Бывало, знаешь, мы там с друзьями… с Витьком пиво по вечерам накатывали… Впрочем, я куда-то совсем далеко полез. О чем же я?! – в задумчивости он поднял вверх топор и пальцами несколько раз провел по покрытому уже засохшей кровью лезвию топора. – А… о детишках! О том, что и я был таким когда-то. Со своими детскими эротическими фантазиями. В Деда Мороза верил, в золушек там всяких, в Карабаса Барабаса, Бибигона и этого, зеленого крокодила, как там его? В общем, ребенок как ребенок, такой же, как и все. Потом, ближе уже к концу школы, крокодилы говорящие и вся эта прочая херня меня уже не интересовала, конечно. Там я уже начал компьютером интересоваться и девочками. Хотя не, вру, не стал еще девочками интересоваться. По крайней мере не тогда еще. И жил бы я так, дядь Саш, не тужил долгие и долгие годы. Батька денег бы подкидывал, а я бы сидел и целыми днями лысого гонял. Тачку бы себе купил, Мерседес или Бэху там какую-нибудь. В Лондон может поехал бы учиться. Может с Дианкой твоей и по правде мутить бы начал, а? – он лукаво подмигнул ему и снова засмеялся. – Учился бы, конечно, дерьмово, но зачем эта учеба вообще нужна, когда батька при деньгах?! А, впрочем, может и не дерьмово бы учился, может и нормальным кем стал. Батька очень не хотел, чтобы я по его части карьеру продолжил. Бандитом то есть. Хотел чтобы я экономистом стал или юристом. Тогда это модно было. Лампочку вкрутить не могут нихера, а вот в области юриспруденции или по части там институтов власти подискутировать, права человека там или демократические ценности – так это каждый был эксперт, особенно на кухне, да за этим, как ты любишь, за вискариком. Но… Сань, здесь, как в классическом голливудском фильме про какого-нибудь убийцу шизонутого. Знаешь, в начале фильма так всё хорошо, прям такая идиллия – едет такая парочка на машине, оба красавцы, солнце светит, сидят, о любви своей щебечут, музычка такая романтическая играет, кажется, всё будет хорошо, два часа полного счастья, но есть одно «но», не бывает всё так хорошо в фильме, который кроме того, что он фильм ужасов, так еще и называется «Восставший из ада разрывает жопу двум студентам, которое решили покататься на проклятой тачке своих родителей». Улавливаешь? Понимаешь, о чем я?

– Нет.

– А я о том, что не далеко я тогда на этой своей воображаемой машине уехал. Семнадцать лет мне было, когда мы с тобой, так сказать, познакомились. Самый сок, так сказать, самый рассвет, жизнь вся впереди, жизнь светлая, безоблачная… А потом – бац! Дверь в мой дом открылась и на пороге его показался ты, и вдруг… в один миг… всё стало другим. Всё перевернулось вверх дном, мир с его улыбающимся солнышком и с розовыми слониками вдруг превратился в редкостное поганое дерьмо с такой открывшейся зловонной пастью, как у буржуя с картинок Маяковского. Ты не убил двоих в тот день, ты убил троих. В тот день умер и я, вернее я-то как раз не умер, а родился. Умер Тоха, это маленькое розовощекое существо, совсем недавно еще только познавшее чудеса онанизма, в тот день он ушел в мир иной и больше никогда оттуда не возвращался. Как Цой. Только Цой хотя бы покурить вышел, а Тоха, он ведь еще и курить даже толком не умел…

Закончив, Андрей приподнялся и нежно провел рукой по лезвию топора, как будто лаская его. Александр смотрел на все это с замиранием сердца.

– Было ли в твоей жизни, Санек, такое, что утром ты проснулся одним человеком, а вечером заснул совершенно другим? Падал ли ты когда-нибудь откуда-то сверху на самое зловонное, наполненное дерьмом дно?! Падал, наверное. Но не с такой высоты и… не в такое дерьмо как я…

– Где бы ты там не валялся, детей трогать подло и омерзительно! – тихим голосом ответил ему Александр.

– Омерзительно, говоришь? Омерзительно! Да! Ей богу, командир, здесь я с тобой согласен на все сто. Но ведь и я ребеночком был! – здесь он снова улыбнулся своей прежней улыбкой. – Да и мерзость, как ты говоришь, ведь это тоже вопрос относительный. Кому-то мерзость в дерьмо вляпаться, а для кого-то нет ничего слаще и вкуснее самого дерьмового дерьма. Жукам, всяким навозным, например!

– Это вот ты как раз и есть со своей этой системой ценностей.

– Я! Я, ей богу, старина, я! – смеялся, полностью соглашался с ним во всем Андрей. – И ведь не поспорить с тобой, прав ты, Санчо Панчо, тысяча чертей! Так оно ведь и есть – жучара наинавознейшая! Скользкая, мерзкая, вонючая! Дома в Барселоне у меня нет, по музеям мировой славы я не шатался, «Гернику» видел только на фотографиях, да и по правде-то тебе сказать, так, на ушко, чтобы не опозориться окончательно в кругах образованнейшей богемы, картинка-то говно какое-то – бычьи морды, лошади, лампочки. Что это картина что ли?! Васнецов в сотни раз лучше рисовал, не про войну, конечно, но… смысл тоже был. Но это хер с ним. Это дело вкуса. В самолетах в бизнес классе, Саня, я тоже не летал. В сортир однажды в носовую часть попросился – и то послали. Сказали не холопское, мол, это дело к господам в сральню лезть. А языки твои, английский твой, испанский, гутаришь на них лучше самих Черчилля с Франко, куда мне до всего этого! А запонки твои, а машины, а жена твоя? М-м-м… «Кати!», ведь у нее даже имя такое не русское? Ведь она красавица! И ты такую красоту предлагал мне порубить! Не жизнь у тебя была, а малина, Санек. Не человек ты был, а статус, обложка глянцевого журнала, человек-лакированный ботинок! Но, Саня, есть одно «но» в тебе, во мне и во всем том, что нас с тобой окружает. Маленькое такое, незначительное, но навязчивое, как муха навозная, как жук о котором мы только что с тобой