434

Kadushin Ch. The American intellectual elite. Boston; Toronto, 1974.

435

Shils E. Metropolis and province in the intellectual community // Shils E. Selected papers. Chicago; L., 1974. Vol. 1. P. 355–371.

436

См.: Гудков Л. Д., Дубин Б. В. Понятие литературы у Тынянова и идеология литературы в России // Тыняновский сборник. Вторые Тыняновские чтения. Рига, 1986. С. 208–226.

437

См.: Strada V. Le veglie de la ragione: Miti e figure della letteratura russa da Dostoevskij a Pasternak. Torino, 1986; Левада Ю. А. Указ. соч.

438

См.: Гудков Л. Д., Дубин Б. В. Интеллигенция: заметки о литературно-политических иллюзиях. М.; Харьков, 1995.

439

На русском материале см.: Szpociński А. Obraz kultury rosyjskej w podrécznikach szkolnych // Kultura i społeczeństwo. 1997. № 1. S. 119–127; на французском: Jеу М. La littérature au lycée: L’invention d’une discipline (1880–1925). Metz; P., 1998. В общем плане обсуждение проблемы см.: Дубин Б., Зоркая Н. Идея классики и ее социальные функции // Проблемы социологии литературы за рубежом. М., 1983. С. 40–82 (о школьном преподавании литературы – с. 72–80).

440

См. посвященный этому спецвыпуск «Нового литературного обозрения» (2003. № 59).

441

Чтобы показать принципиально иную возможность трактовки, приведем мысль Лоренса Даррелла: для писателя значима точка зрения «слона», а не повседневного человека и не птичьего полета.

442

См., например: Майков В. Н. Краткое начертание истории русской литературы, составленное В. Аскоченским // Отечественные записки. 1846. № 9. Отд. V. С. 1–24.

443

Отметим, что в самой литературе моменты осознания истории – редукция к уровню частного, субъективного существования и действия – постоянно, хотя и не систематически возникают, но не могут быть артикулированы в качестве позитивного предмета. Чаще они проявляются именно в качестве негативной формы субъективности: литературного описания неполноты существования, зависимости, депривации. Но они никогда не могут стать предметом литературно-критического и тем более литературоведческого, теоретико-литературного описания и анализа. Эта недоношенность теоретической проблематики могла бы – при других обстоятельствах или в других условиях – компенсироваться моралистическим психологизированием, пусть даже дидактикой иллюстрирования «психологических типов» при преподавании тривиальной литературы в школе, но и этого в России не происходит. Психологии в этом смысле в России нет и не может быть, как, впрочем, нет и самой истории.

444

См.: Strada V. Le veglie de la ragione: Miti е figure della letteratura russa da Dostoevskij а Pasternak. Torino, 1986.

445

Гудков Л., Дубин Б. Понятие литературы у Тынянова и идеология литературы в России // Тыняновский сборник. Вторые Тыняновские чтения. Рига, 1986. С. 208–226; Strada V., Dubin В., Gudkov L. Letteratura е societa // Enciclopedia delle scienze sociali. Roma, 1996. Vol. V. Р. 246–260. Боковая, неофициозная история советской литературы воспроизводит в своих событиях тип «советского интеллигента», не имеющего другой истории и других партнеров, кроме власти (и ее версии исторического прошлого), – нет доверия, нет интереса к Другому, нет и представлений о себе, своих возможностях, кроме тех, которые связаны с обслуживанием власти.

446

Эйхенбаум Б. Нужна критика // Жизнь искусства. 1924. № 4. С. 12.

447

Приведем цитату в контексте: «Винокур в своей книге “Биография и культура” определяет биографию как “жизнь личности в истории”. Из чередования страдательного переживания исторических давлений и полуиллюзорной активности – получается ли биография? Уж очень не по своей воле биография?» (Тыняновский сборник. Третьи Тыняновские чтения. Рига, 1988. С. 230).

448

См., например: Теория литературы: основные проблемы в историческом освещении. М., 1962–1965. Кн. 1–3; Русская литература в историко-функциональном-освещении. М., 1979; Методология анализа литературного процесса. М., 1989; Теория литературы. Литературный процесс. М., 2001. Т. IV.

449

Методология анализа литературного процесса. С. 4–5.

450

Таков подход советской «исторической поэтики» 1970–1980‐х гг., положенный в основу капитального академического издания «История всемирной литературы» (Т. 1–8. М., 1983–1994). Из более поздних по времени работ той же концептуальной направленности см.: Историческая поэтика: литературные эпохи и типы художественного сознания. М., 1994; Бройтман С. Историческая поэтика. М., 2001.

451

См., например: Козлов С. Л. Литературная эволюция и литературная революция: к истории идей // Тыняновский сборник. Четвертые Тыняновские чтения. Рига, 1990. С. 112–119. Трактовка и динамика жанровых категорий аналитически представлена в статье концепцией Ф. Брюнетьера, значимой, в частности, для Шкловского; характерно, что и «История» в ней принимает методологически более проясненный вид «истории идей».

452

Динамическая поэтика: От замысла к воплощению. М., 1990.

453

Ср.: Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: комментарий. Л., 1980.

454

Литературный канон как проблема // НЛО. 2001. № 51. С. 5–88; Кормилов С. И. Возникновение и формирование представления о классиках русской литературы ХХ века // Традиции русской классики ХХ века и современность. М., 2002. С. 3–9. См. также: Brooks J. Russian nationalism and russian literature: the canonization of the classics // Nation апd ideology / Eds. I. Ваnас, J. G. Ackerman, R. Szporluk. Boulder, 1981. Р. 315–334; Дубин Б. Пополнение поэтического пантеона // НЛО. 1996. № 2. С. 391–393.

455

В строгом смысле здесь характерным образом смешиваются разные значения «исторического»: собственно история и масштабность изменений. Так как сами российские гуманитарии никакого отношения к идущим переменам не имеют (они не ими вызваны, поскольку никакой собственной смысловой интеллектуальной работы ими произведено для этих перемен не было), то «историчность» здесь выступает как субститут слова «внешние», «значительные», оказывающие «на нас существенное воздействие» (хотя и не влияние).

456

Возможно, у концептуалистов это своего рода отклик на тогдашний американский поп-арт или его типологически параллельный вариант. Массовизация советского – сталинского и брежневского – здесь (как у Уорхолла – по отношению к «американскому», американской мечте и ее звездным символам) эстетизирует его и одновременно как бы превращает в масскульт. Но и только – дальнейшая рефлексия, рационализация этим закрывается, поскольку болезненный мотив вытеснен в сферу анонимного и тем самым закапсулирован, стал опустошенным декоративным мотивом. По механизму перед нами – отрефлексированная Тыняновым пародизация, ее «перевернутый» вариант – использование готовой, а часто и хрестоматийно известной формы (от Пушкина до Окуджавы) для узкого и местного, окказионального смысла. Такова по типу поэзия капустников, всякого рода «домашние» поздравления в стихах с днем рождения и другими праздниками, тюремная и блатная лирика, стихи в девичьих и дембельских альбомах и проч., и проч. – словесные продукты закрытых и нередко принудительно закрытых, репрессивных сообществ.

457

Переплетенность, взаимодействие и взаимозаменимость «канона» и «ереси» как механизм организации, воспроизводства культуры и динамики общества, в особенности «опоздавших» обществ и периферийных культур, описаны, например, Гарнаком, Трельчем, а ближе к нашему времени – Вальтером Липпом, в литературе же отрефлексированы Борхесом (в новеллах «Богословы», «Три версии предательства Иуды» и др.).

458

Baudelaire Сh. Oeuvres complètes. P., 1999. Р. 790–815. Трактовку этих идей Бодлера (в сопоставлении с Рембо, Ницше, Арто) см.: Ман П. де. Слепота и прозрение. СПб., 2002. С. 190–220. В принципе, этот круг вопросов как новую познавательную проблему поднял уже Кант в «Критике способности суждения».