— Доброе утро, господин начальник штаба, — поклонился Тэрада. — Я приехал сегодня ночью. И сразу поспешил к вам. Максимум в начале будущего года наш первенец будет готов. Мне искренне жаль, что не вы будете командовать его спуском на воду.

— Разве дело в том, чтобы выслушивать хвалебные слова? Сын Ямато ищет удовлетворения в сознании исполненного долга и в продолжении дела предков.

Вице-адмирал Тэрада почтительно выслушал слова своего начальника.

В четыре минуты десятого в приемную премьер-министра вошли генеральный секретарь кабинета и министр иностранных дел. Через три минуты началось последнее совещание перед вылетом в Вашингтон.

Визиты в США всегда имели большое значение для японских премьер-министров, но нынешний глава правительства возлагал на встречу с президентом особые надежды.

Долгие годы Япония оставалась младшим партнером в этом союзе. Глава токийского правительства приезжал в Вашингтон, как вассал к сюзерену. Такие отношения, всегда оскорблявшие национальные чувства японцев, пришли в противоречие с ролью, которую стала играть Япония в мировой экономике и мировой торговле. Новый премьер-министр задался целью коренным образом изменить место страны в мировой политике.

Во время визита в Вашингтон премьер-министр был намерен разговаривать с президентом на равных.

После совещания он дал обширное интервью члену редакционной коллегии одной из трех крупнейших японских газет. Этот журналист в конце сороковых годов, будучи начинающим репортером, работал в префектуре Гумма и познакомился там с молодым человеком, который разъезжал на белом велосипеде с развевающимся национальным флагом и самостоятельно вел свою избирательную кампанию. Потом они регулярно встречались, когда будущего премьера избрали в парламент и он ходил на заседания в старой военно-морской форме. Пока не вступил в действие сан-францисский мирный договор, его костюм неизменно украшал черный галстук — знак траура в связи с оккупацией страны.

Будущему премьеру пришлось долго ждать своей очереди — несмотря на незаурядные способности политического деятеля. Он возглавлял самую малочисленную из парламентских фракций консервативной партии и в ожидании заветного кресла переменил за десять лет несколько второстепенных должностей. Наконец, после очередного скандала в правящей партии наступила патовая ситуация, когда руководители крупных фракций не хотели уступать друг другу, и он оказался приемлемой для всех компромиссной фигурой. Первым, кто получил интервью у нового главы правительства, был старый знакомый по префектуре Гумма.

С тех пор журналист, который тоже сделал неплохую для газетного мира карьеру, часто бывал в официальной и личной резиденциях премьера. Его газету глава правительства фактически сделал своим рупором, который слышали ежедневно не менее одиннадцати миллионов человек — таков был суммарный тираж утреннего и вечернего выпусков.

— Вы знаете, старый отель «Санно» закрывается, — заметил Годзаэмон Эдогава. — Владельцы построили новую гостиницу с номерами в японском стиле, а старое здание сносят. На его месте, говорят, будет многоквартирный доходный дом.

— Но мне кажется, «Санно» совсем уже никуда не годился. В номерах нет ванных, — сказал инспектор Акидзуки. — Сейчас в Токио столько гостиниц, что «Санно» наверняка стал убыточным.

— Вы молоды, инспектор, а для меня «Санно» — часть истории. Утром двадцать шестого февраля 1936 года снег валил не преставая, и я побежал в школу коротким путем, мимо гостиницы. Возле «Санно» я услышал выстрелы, испугался и побежал дальше. Только через несколько дней учитель по секрету сказал нам, что в «Санно» была штаб-квартира молодых офицеров, пытавшихся совершить государственный переворот.

Акидзуки родился через пять лет после войны, и для него эти события были такой же глубокой историей, как свержение дома Токугава и реставрация Мэйдзи.

Годзаэмон Эдогава не рассказал, что после войны ему пришлось полгода проработать в «Санно». В гостинице разместились офицеры американских оккупационных войск, и голодный Эдогава с дипломом юриста устроился туда мыть посуду.

Бывший адвокат настороженно воспринял звонок инспектора полиции, который изъявил желание поговорить с ним о покойном депутате Нирадзаки.

— Почему вы уверены, что я смогу чем-то помочь следствию? — спросил он. — А впрочем, приходите.

Зрение у бывшего адвоката было неважное. Он постоянно менял очки. За толстыми стеклами глаза Эдогава были неестественно большими, и инспектору стало не по себе от этого внимательного, изучающего взгляда.

Акидзуки не заметил в квартире адвоката следов присутствия хозяйки, но комнаты были чисто убраны. Вещи — совсем не по-холостяцки — лежали на своих места. Как и во многих современных городских квартирах, одна комната была обставлена европейской мебелью, другая — устлана татами. Сняв обувь, инспектор с удовольствием уселся на новенькое, приятно пахнущее татами.

Стены комнаты были увешаны масками театра Но. Маски изображали разгневанных мужчин и печальных женщин, слепцов, воров, чудовищ — героев классических пьес, которые известны каждому японцу.

— Из выступления императора 15 августа 1945 года, поразившего нас, как удар грома, мы узнали, что Япония капитулировала, командир нашей военно-морской базы распустил нас по домам. Но мы с товарищем боялись возвращаться к себе. Ходили слухи, что американцы отлавливают всех бывших солдат и убивают на месте. Мы прятались у одного буддийского монаха. Храм в те дни был почти необитаем, людям было не до храмов, найти кусок хлеба, жилье, устроиться на работу — вот о чем тогда думали. Священник лепил маски для театра Но. Он рассказал, что на одну маску у него уходит иной раз два года.

«Понадобится вся жизнь, — говаривал он, — чтобы изготовить маску, которой я смогу быть доволен».

— Вначале я помогал ему в приготовлении красок — самых простых, из земляных орехов, из сажи, которую. он кипятил в сакэ, если мы с товарищем что-нибудь оставляли в кувшине — вместе с небольшим количеством риса и овощей ему приносили и кувшин сакэ, — продолжал Эдогава, заметив, что Акидзуки внимательно слушает. — Потом я попробовал делать маски сам и увлекся ими. Количество героев в театре Но не меняется уже несколько веков, но никогда не удается вылепить два одинаковых лица. Линия щек, разрез глаз — личность ваятеля отражается в каждой маске, и каждая маска буддийского монаха обладала душой. Через месяц он съездил в Киото и, вернувшись, рассказал, что мы можем смело покинуть наше убежище. Оккупационные власти арестовывали только военных преступников, занимавших высшие посты во время войны, да и то немногих. Мы с товарищем покинули гостеприимного монаха. Товарищ — с радостью, я — с неохотой. Его ждала семья, а мои родители погибли во время весенней бомбардировки Токио. Моему товарищу казалось, что открывается новая жизнь, он был по натуре очень деятельным, динамичным человеком. Я почему-то не испытывал таких радужных надежд.

— Ваш товарищ — депутат