— Я буду просить вас об одном…

— Что? — дрожащим голосом спросила Бранчевская.

— Образок, который вы у меня взяли… это единственная память моей матери! отдайте мне его, отдайте!

Бранчевская громко засмеялась.

— Ты, кажется, помешалась, — сказала она. — Что такое? какой образок твоей матери? ты забываешься! Не советую, — насмешливо прибавила она.

Полинька взглянула на нее и вздрогнула, встретив ее презрительный и холодный взгляд. С минуту она стояла неподвижно, с дикими, блуждающими глазами, наконец сделала отчаянный жест и выбежала из спальни.

Как сумасшедшая, пришла она в свою комнату, бралась за вещи, увязывала их, но вдруг с ужасом бросала, вспомнив, что они принадлежат Бранчевской. Она не плакала, растерзанное сердце ее была полно негодованием. Накинув салоп и шляпку, она быстро выбежала из дому. И вот она среди улицы. Несчастная долго стояла на одном месте, спрашивая себя: куда ей итти? К Кирпичовой? Но с какими глазами придет она к женщине, которая не постыдилась оскорбить ее самыми черными подозрениями? И притом Кирпичова сама предупредила, что выгонит ее… К башмачнику?

И, будто испуганная, Полинька побежала прямо. Долго бродила она из улицы в улицу, останавливалась, осматривалась кругом, будто искала кого… Силы начинали изменять ей, волнение все увеличивалось. «Куда я пойду? что буду делать? — спрашивала она себя. — Боже мой! что они со мной сделали!» И она заплакала. Вдруг раздались звуки шарманки и крикливое пенье. Полинька встрепенулась. Многое напомнили ей эти звуки, и особенно крикливый, пронзительный голос. Утро пасмурное и холодное. Низенький домик в три окна, бедная комната, загроможденная лоскутками, и посреди них старуха, рябая, безобразная, с очками на носу. Бедное семейство шарманщика, идущее на скудный свой промысел…

Вот оно! Полинька так обрадовалась, как будто встретила лучших друзей.

— Ради бога, возьмите меня с собой, — сказала она, подбежав к шарманщику.

Шарманщик, высокий и тощий немец, переглянулся с своей долгоносой женой; видно было по всему, что они совершенно забыли о Полиньке. Девочка в шерстяной сеточке долго всматривалась в нее и, наконец, заболтала по-немецки своим родителям.

— Отведите меня хоть к вашей хозяйке! — продолжала Полинька умоляющим голосом.

Поговорив с дочерью, шарманщик приподнял фуражку и сказал:

— Не распознал! вы худая такая выглядит!

Потом он обратился к жене и начал говорить ей по-немецки, указывая на Полиньку:

— Ja, ja, ja![20] — воскликнула немка. — Пойдемте, либе мамзель[21], пойдемте! — прибавила она ласково, обратясь к Полиньке.

Шарманщик взвалил на спину свою тяжелую шарманку, согнулся в дугу и пошел; за ним двинулось все семейство и Полинька.

Они проходили улицы, слишком знакомые Полиньке. Издали завидев Струнников переулок, она слабо и радостно вскрикнула, но потом стала упрашивать шарманщика как-нибудь обойти его. Ей было страшно пройти мимо дома девицы Кривоноговой, Доможирова и всех соседей. Когда они пришли в длинный переулок с заборами и поравнялись с единственным сереньким двухэтажным домиком, Полинька содрогнулась: она пугливо прижалась к шарманщику и дрожащим голосом спросила:

— Скоро ли мы придем?

— Тотчас, либе мамзель, — отвечал он, подозрительно глядя на ее испуганное лицо.

И вот они пришли в переулок, обставленный дрянными домишками. Шарманщик, перекинув шарманку наперед и поддерживая ее одной ногой, бойко заиграл; все семейство прибавило шагу; девочка стала прискакивать и весело постукивать в бубны; мальчик, спавший на руках матери, проснулся. Лай собак и крики мальчишек, игравших посреди улицы, встретили их и проводили до самого домика о трех окнах, вросших в землю. Полинька тотчас узнала его.

Девочка скользнула под ворота и раскрыла изнутри калитку.

Шарманщик указал Полиньке на калитку и сказал:

— Идить, либе мамзель.

В сенях их встретила старуха-лоскутница. Она нисколько не переменилась с той поры, как Полинька ее видела. То же рябое, страшно безобразное лицо с седыми нависшими бровями, даже все тот же старомодный чепчик с изорванными кружевами. На носу очки, опутанные нитками, в руках ножницы.

— Что так рано домой, а? — сказала она с удивлением, но, заметив Полиньку, замолчала.

— Мамзель вас спрашивает, — сказал старухе шарманщик.

— А верно, менять угодно? — с усмешкой спросила лоскутница. — Милости просим!

Она растворила дверь своей комнаты. Полинька вошла. В комнате лоскутницы было все так же мрачно и сыро. Только куча лоскутьев и старого платья, лежавшая в углу, увеличилась. Все остальное было по-прежнему.

— Ну, моя дорогая гостья, чего желаешь, ситцу ли, аль шелку, аль шерстяной какой материи? все есть! — говорила лоскутница, жадно осматривая Полинькин салоп.

Но Полинька не слушала ее. В изнеможении упала она на тот самый оборванный диван, на котором, полная отчаяния, сидела в ту памятную и страшную ночь, когда бежала от горбуна… Но тогда она не была еще всеми покинута, не была одна-одинехонька в большом городе; у нее было свое пристанище, были друзья, были надежды!..

Полинька горько заплакала.

— Что с тобой, что ты, что ты? — пугливо спросила лоскутница, прислушиваясь к ее рыданьям. Полинька продолжала плакать, вполне предавшись отчаянию.

Лоскутница перекрестилась.

— Господи, господи! — сказала она, пугливо оглядываясь по сторонам и бледнея. — Что это? точно, она плачет! Ну что плакать-то, — продолжала старуха с участием, наклонясь к Полиньке. — Полно, лебедушка! лучше расскажи мне свое горе! деньги, что ль, обронила?

— Нет… мое не такое горе, — проговорила Полинька, всхлипывая. — У меня нет никого, никого… ни родных, ни знакомых… ни дома, где бы переночевать!

— Как так, сударыня ты моя, ведь ты здешняя? — с удивлением спросила лоскутница, подвигаясь к Полиньке.

— Здешняя, — отвечала она.

— Ну, как же это? ишь, салоп-то шелковый и шляпка… а?

— Да, но зато ни куска хлеба, ни дома!

— Да где же ты жила?

— Меня выгнали оттуда! — в негодовании сказала Полинька.

— За что? — быстро спросила лоскутница.

— Я не знаю! — отвечала Полинька и еще сильнее прежнего заплакала.

— Ах, ты, моя злосчастная! Ну, что же я стану с тобой делать? — растроганным голосом заметила лоскутница.

— Позвольте мне хоть переночевать у вас, я вам салоп отдам, дайте только мне хоть день пожить, завтра я пойду искать себе места, — умоляющим голосом сказала Полинька.

— И полно! ну, ночуй хоть и две ночи. Христос с тобой. Ведь ты в покраже не была замешана? а?

— Что? — в испуге спросила Полинька.

— В по-кра-же! — отвечала протяжно лоскутница.

Полинька с отчаянием покачала головой.

— Ну, так погости у меня, погости; дай я салоп-то твой повешу, а то изомнешь его.

И лоскутница сняла с Полиньки салоп и стала его рассматривать; долго она вертела его в руках, потом подсела к Полиньке и сказала:

— Ну, хочешь я тебе деньгами дам? а? ну, сколько возьмешь?

— Что дадите! — машинально отвечала Полинька, погруженная в свои мысли.

Мучительно