– Издадите? – переспросил я.

Такого я и вообразить себе не мог.

– Ну да, – сказал он, – ты же почти закончил. Если тебя, когда ты выйдешь отсюда, переедет трамвай, у нас все равно будет что издать. – Он рассмеялся.

* * *

Я вышел в белый весенний свет и будто в трансе зашагал в толпе прохожих. Услышанное заполнило меня целиком; все окружающее будто отодвинулось куда-то далеко. Мимо продребезжал трамвай, полный мужчина вылез из такси, по улице один за другим проехали два автобуса. Мне не верилось, что это правда, и я повторял себе снова и снова. Меня издадут. Мой роман приняли. Я писатель. Меня так распирала радость, что я споткнулся. Меня издадут. Мой роман одобрили. Я писатель.

Я позвонил в дверь, Эспен открыл и побрел к себе в комнату, явно занятый собственными мыслями. Я взял телефон и позвонил Тонье. Ее, разумеется, не оказалось дома. Тогда я позвонил на работу Ингве. Сказал, что мой роман приняли.

– А, ну, хорошо, – ответил он. Равнодушия в его голосе я не понимал.

– Разве не потрясающе? – спросил я.

– Ну да, – сказал он, – но ты же знал, что так будет? В смысле ты ведь уже давно общаешься с издательствами.

– Откуда? Я думал, этого не будет никогда.

– Ясно, – сказал он. – Что там в Осло еще новенького?

Попрощавшись с Ингве, я дождался, пока Эспен освободится, и рассказал обо всем и ему тоже. Но и от него особого восторга не дождался.

– Я слышал, ты по телефону говорил, – сказал он, – поздравляю.

Ему-то не в новинку, подумал я. У него все знакомые – писатели.

– Ты вообще предполагал, что меня когда-нибудь издадут? – спросил я.

– Ну да. Но думал, что не беллетристику. Скорее сборник эссе или что-нибудь наподобие.

* * *

В начале лета мы освободили квартиру и отвезли вещи на склад на окраине, откуда собирались забрать их в конце августа, когда придет пора переезжать в Волду. Тонья хотела поработать летом в отделении НРК в Хордаланне, но ей отказали, и она устроилась в клинику к своему отцу в Молде. Мы вместе съездили к маме в Йолстер, где я планировал закончить роман. Пока мы жили там, Тонья позвонила в отделение НРК в губернии Согн-ог-Фьюране, и ее туда, как ни удивительно, приняли, поэтому она отказалась от секретарского места при клинике, и мы все лето прожили в Йолстере. По утрам Тонья уезжала на телевидение, я садился за роман, она разъезжала по губернии в своей белой машинке с надписью «НРК», я сидел и потел в комнате, залитой светом настолько, что я едва видел экран перед собой; вечером Тонья возвращалась домой, мы отправлялись на берег купаться, или жарили в саду мясо, или смотрели телевизор. Но с романом дело не шло, я застрял намертво и все глубже погружался в отчаянье, я стал работать все время, даже по ночам. Больше я ни о чем не думал. Издавать его в том виде, в каком он есть, огромная ошибка: сюжетной линии не хватало мотивации. Юноша возвращается в свой родной город, снимает квартиру, встречает старых знакомых, рассказывается его жизнь, это череда долгих воспоминаний, само по себе вполне неплохо, – но зачем это все рассказывается? В нарративе отсутствовал мотор. Надо его создать. Но как? Нужно начать с того момента, когда происходит нечто существенное, достаточный повод, чтобы заставить героя сбежать и одновременно начать обдумывать свою жизнь, сподвигнуть на поиски причины, взаимосвязей, понимания самого себя.

Ни на что другое меня не хватало. От всего остального я отстранился. Однажды ночью Тонья наорала на меня от накопившегося разочарования:

– Я так больше не могу! Мне всего двадцать шесть лет! Я хочу жить, Карл Уве! Ясно тебе?

Я старался ее успокоить, говорил, что она тут ни при чем, но мне надо работать, вот и не остается сил больше ни на что, однако скоро все закончится, я люблю ее и всегда буду любить. Тот разговор помог нам, а главное, ей; тогда ночью она раскрыла мне душу, мы стали ближе и будто начали все сначала.

Через несколько дней я написал кусок о Северной Норвегии, позволив Хенрику Мёллер-Страю – так звали моего главного героя – работать там учителем. Позволил сидеть в учительской, разговаривать с другими учителями, пойти на урок к ученикам, у которых он классный руководитель, – и, написав это, я понял, что решение у меня в кармане.

Он влюбился в ученицу, переспал с ней, но ей всего тринадцать, и он вынужден бежать, а кроме Кристиансанна, податься ему некуда.

Логически все отлично укладывалось, но писать такое было нельзя, роман с тринадцатилеткой – это ни в какие ворота, и уж точно недопустимо, чтобы они переспали. Это безнравственно и к тому же прием явно надуманный. Но мне нужен конфликт, преступление, серьезнее которого не бывает. Может, сделать так, что герой кого-нибудь убил? Но такие конфликты мне совершенно не интересны. А если украл? Нет, нет. Им должно двигать что-то прекрасное, влюбленность, больше ничего не подходит.

Но так нельзя – иначе обсуждать будут именно это, моральную составляющую романа, а этого мне не хотелось.

Кроме того, не хотелось вписывать в роман самого себя, ведь кое-что из этого было правдой, о которой никому не следовало знать, а напиши я об этом – и история будет существовать не только во мне, причем неважно, сколько в ней окажется выдумки.

Тонья уехала в Молде, я остался, чтобы повидаться с Туре, мы собирались пожить в горной хижине, которая принадлежала моим родственникам, и поработать там над сценарием фильма. Мы придумали несколько линий, связанных с многоквартирным домом; в основном сюжете женщина слышит странные звуки, они доносятся из вентиляционной шахты, и к концу сценария, преодолев множество неприятностей, героиня выясняет, что источник звука находится в квартире, принадлежащей двум братьям – они держат взаперти собственного отца и издеваются над ним.

Однажды вечером, закончив работу, я поделился с Туре сомнениями насчет романа.

– Пиши, хрен ли тут думать? Вперед, получится круто!

Мы пробыли там четыре дня, я несколько раз заговаривал о своих опасениях, но Туре был непреклонен: вперед, давай! По узкой проселочной дороге мы спустились к озеру, зашли в магазинчик, я сводил Туре в гости к Боргхильд, и та, увидев, что мы налысо побрились, рассмеялась: вы прямо как арестанты. Она угощала нас кофе, а я расспрашивал ее про детство, Боргхильд рассказала, как, болея туберкулезом, несколько месяцев пролежала в санатории, в горах на берегу фьорда; лечение заключалось в том, чтобы