Гораздо больше замечаний у генсека вызвала восточная часть проекта. Он высказался против установки на образование рабоче-крестьянских партий в колониальных странах, заявив, что «этот вопрос не обсуждался в ЦК, и я не знаю, как мог он получить право гражданства в такой важной резолюции». К середине 1920-х годов уже подразумевалось само собой, что все программные новации в Коминтерне должны пройти утверждение в руководстве РКП(б), и Сталин попросту транслировал общепринятое мнение.

В своих замечаниях на проект резолюции Пятого конгресса Коминтерна по национальному вопросу генсек требует быть максимально точным в выражениях — «иначе могут обвинить конгресс, что он заботится не об освобождении национальностей, а о приращении территорий России»

Письмо И. В. Сталина Д. З. Мануильскому

31 июля 1924

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 763. Л. 6–8]

Для наиболее развитых из зависимых стран вроде Индии или Египта он считал более перспективной не политику общего национального фронта против колонизаторов, а их разделение по социальному признаку. «Надо разбить соглашательскую национальную буржуазию, т. е. надо вырвать из-под ее влияния рабоче-крестьянские массы для того, чтобы осуществить действительное освобождение от империализма»[1422]. Возглавить его должен пролетариат, каким бы слабым он не был в той или иной стране. В данном случае генсек разделял левацкие взгляды ортодоксальных марксистов, нашедшие свое отражение в соответствующей резолюции Второго конгресса Коминтерна и освященные ленинским авторитетом. Ход китайской революции вскоре заставит его изменить свой подход к перспективе блока национальных сил в борьбе против засилья иностранных держав.

В германском вопросе Сталин достаточно долго находился под влиянием левацких установок Зиновьева. 3 февраля 1925 года в «Правде» была опубликована его беседа с немецким коммунистом Якобом Герцогом, посвященная необходимости ускоренной большевизации КПГ. Среди прочего речь шла и о внимании к повседневным нуждам рабочих, необходимости отказаться от ненужной политической трескотни. Маслов увидел в этом поворот Коминтерна вправо и обратился с личным письмом к Сталину, расписывая успехи немецких коммунистов, достигнутые под своим собственным руководством.

Тот в своем ответе решил сыграть роль «доброго следователя» в отношении к германским «левым», которые в своей нелояльности Москве уже подошли к последней черте. Сталин писал Маслову, которого считал своим выдвиженцем, что выступает против «вышибательной политики в отношении всех инакомыслящих товарищей. Я против такой политики, потому что такая политика родит в партии режим запугивания, режим застращивания, режим, убивающий дух самокритики и инициативы»[1423]. Однако на деле речь шла отнюдь не о либерализации внутрипартийного режима КПГ, а о сохранении в ее руководстве ультралевого крыла во главе с самим Масловым, против чего выступали партийные лидеры со «спартаковским» прошлым.

И. В. Сталин, А. И. Рыков, Л. Б. Каменев, Г. Е. Зиновьев идут по территории Кремля

Фотограф Н. М. Петров

1925

[РГАСПИ. Ф. 422. Оп. 1. Д. 90. Л. 1]

Получив информацию об итогах Берлинского съезда КПГ 1925 года, Сталин также пытался смягчить жесткие оценки, который давались группе Фишер — Маслова членами делегации ИККИ, и призывал избегать скоропалительных решений. «Теперь трудно поправить дело, партейтаг [т. е. съезд. — А. В.] кончился, состав нового ЦК санкционирован партейтагом. Рут Фишер имеет за собой вотум партейтага, ее позиция формально неуязвима»[1424]. Генсек, поднаторевший в аппаратных играх, выступил против разгрома «левых» на новой партийной конференции, предложил исподволь готовить смену руководства, сделав ставку на «рабочую группу» Тельмана. Еще через три дня он наконец сдал своего протеже, признавшись Бухарину: «Ты должен знать, что каверзы Рут исходят в конце концов от Маслова. Он, Маслов, может стать язвой КПГ, если он уже не стал ею»[1425]. Уступив настояниям из Москвы, находившийся на отдыхе Сталин согласился вынести сор из избы, проинформировав Президиум ИККИ о кризисе германской компартии. Удивительно, но до сего момента этот факт держался в тайне от иностранных коммунистов, работавших в Исполкоме Коминтерна!

Вторым из международных сюжетов, занимавших внимание Сталина во время его отпуска летом 1925 года, был скандал, связанный с появлением книги американского журналиста Макса Истмена «После смерти Ленина»[1426]. Выжав из него максимум возможного, генсек, являвшийся мастером подбора оптимальной в тот или иной момент дозы дискредитации, осадил своих соратников, которые в его отсутствие попытались подготовить вытеснение Троцкого из партийного руководства. Речь шла о передаче документов по делу Истмена в Коминтерн для того, чтобы информировать его национальные секции. Сталин увидел в этом интригу своих партнеров по «тройке», которые вскоре перейдут на сторону оппозиции: «Нельзя закрыть путь Центральным комитетам компартий к документам об Истмене. Каменев и Зиновьев хотят создать предпосылки, делающие необходимым вывод Троцкого из ЦК, но это им не удастся, ибо нет у них к этому данных»[1427]. Дату и план генерального наступления должен был определить «хозяин» партии, и никто другой.

Приняв бухаринский курс по отношению к КПГ, Сталин следовал ему вплоть до разрыва со своим последним партнером, объявленным в 1928 году носителем «правого уклона». Во время заседаний Президиума ИККИ, состоявшихся накануне его Шестого пленума, он настаивал на том, что в период стабилизации капитализма в европейских странах немецким коммунистам следует избегать фронтальной атаки на него. Напротив, «требуется переход к методу обходных движений, имеющих целью овладение большинством рабочего класса в Германии»[1428].

Летом 1925 года Сталин, используя в качестве повода книгу Истмена, ведет войну на два фронта — против Зиновьева и против Троцкого

Письмо И. В. Сталина В. М. Молотову

18 августа 1925

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 5388. Л. 14–15]

В этой связи Сталин выступил за реабилитацию и возвращение в Германию партийных лидеров, отстраненных от руководства в начале 1924 года якобы за «капитулянтские ошибки» при подготовке германского Октября. Брандлер, Тальгеймер и Радек пытались добиться реабилитации по партийной линии и возвращения к немецкой работе, однако весной 1925 года благодаря интригам Зиновьева были подвергнуты новым наказаниям за фракционную работу[1429]. Генсек проявлял настойчивость, в решении Политбюро от 13 марта 1926 года особо отмечалось, что «двукратная попытка т. Сталина убедить германскую делегацию в необходимости отмены решения расширенного пленума ИККИ о тт. Радеке, Брандлере и Тальгеймере… не привела к положительным результатам»[1430]. Курс на «концентрацию сил», привлечение к партийной работе умеренных деятелей профсоюзного и молодежного движения стал новым трендом в работе коминтерновского руководства с начала