Шрифт:
Закладка:
Но это вы можете сказать мне в частной беседе, а когда вы начинаете разговаривать с государством, почему-то этих доводов совершенно не слышно. Вы продолжаете голосовать за госкапитализм, за монополию «Единой России», за престарелого отца народов и в этом маразме доходите до своего апогея, много раз переспрашивая меня: а кто, если не он? Думать, что во всей стране не найдётся ни одного здравомыслящего и ответственного политика — это обвинять Россию в ущербности, стать самым чудовищным шовинистом по отношению к своей собственной Родине и говорить, что мама твоя горбата и уродлива.
Когда я начинаю разговаривать с людьми до тридцати лет, спрашивать их, почему они не ходят на выборы, то в ответ слышу только выученную беспомощность. Когда я привожу пример 2021 года с выборами в Госдуму, на которых я и почти три миллиона человек смогли протолкнуть новую партию в нижнюю палату парламента, мои молодые товарищи молчат, им нечего сказать. И я могу их даже оправдать, потому что единственным социальным лифтом в стране является силовой блок, нам не нужны врачи, инженеры и педагоги. Мы всех этих специалистов превратим в нищих, развратим и заставим голосовать так, как нужно для воспроизводства людей, умеющих выполнять приказы.
Когда старый адыгеец, мой товарищ по работе и по совместительству внук революционера Шахан-Гирея Хакурате, мне кричит своим громогласным старческим голосом, что нужна революция, что мягкой силой ничего не изменить, я вынужден с ним не согласиться.
— Ну как же так, Иван Сергеевич, ведь ты же понимаешь, что так дальше жить нельзя?!
— Понимаю, Барич Касимович, но революция в России возможна только в условиях войны и голода.
— А у нас нет войны?! У нас нет голода?! Тебя не унижает количество работающих нищих?! Ведь эти люди работают, они не бездельничают! Что они получают за свой труд?! Поход в магазин для бедных, в котором они вынуждены краснеть на кассе, отказываясь от каких-то продуктов, которые не помещаются в их бюджет?
— Посмотри, сколько стало машин, сколько строится нового жилья в мегаполисах, значит, деньги есть. Понятно, что не у всех, очевидно, что распределение неравномерно, но я могу тебе точно сказать, что всем людям, которые вдруг оказались на улице без куска хлеба, обязательно помогут, они не умрут от голода.
— Они не умрут от голода, они умрут от стыда за свою страну, которая превратилась в нацию охранников и продавщиц, ведь мы же были впереди планеты всей, Иван Сергеевич, как ты этого не понимаешь, дорогой ты мой человек! Мы прошли тяжелые времена, старались думать всегда только о том, что уж ваше поколение будет жить лучше, будет достойным продолжением нашей жизни.
Что мне сказать старцу, нас разделяет полвека, о многих вещах мы с ним думаем по-разному. Я пожал его мощную морщинистую руку и пожелал всегда оставаться таким же сильным человеком. Мы расстались с ним в мае 2020 года, всех работников старшего возраста увозили по домам, на комбинате объявили карантин и тех, у кого тест показал положительный результат, отправили на обсервацию. Мой товарищ полетел в свою солнечную Адыгею и, скорее всего, оформил там пенсию. Надеюсь, он и по сей день живёт на улице, названной именем его прославленного деда, общаясь с внуками и правнуками.
Мне же до сих пор кажется идея революции абсолютно нереальной в России и антигуманной по сути.
Времена не выбирают,
В них живут и умирают.
Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять.
Будто можно те на эти,
Как на рынке, поменять.
Что же с русским миром? Как писала Татьяна Толстая, «идея и цель — замкнуть русский мир на самого себя, заткнуть все щели, дыры и поры, все форточки, из которых сквозит веселым ветром чужих культур, и оставить русских наедине друг с другом… Трагичность положения русских людей, которые думают и чувствуют похожим образом, — а нас довольно много, — в том, что от наших мнений и эмоций почти ничего не зависит: мы вольны думать все, что нам заблагорассудится, но жизнь разламывает наше общество, нашу страну, нашу историю и наше будущее совсем не по тем линиям, как нам бы хотелось».
Писательница утверждает, что грех русских прежде всего один — мы не любим ближнего своего. Здесь на её стороне, конечно же, вся русская литература и история, в том числе и принцип: интересы государства должны преобладать над правами отдельного человека. Но именно с этих позиций мы можем начать спорить, не разделяя народ на «тяжелых» и «легких» русских. Давайте посмотрим, как существует это деление. Обломов является продуктом культуры, замкнутой на себе, в отличие от Штольца, который представляет собой результат смешения культур. Мы видим, как Гончаров в конце романа решает оставить сына Обломова Андрюшу Ильича на воспитание у Штольца. Имя, данное отцом в честь своего друга, — дань уважения и любви к своему антиподу. Этот посыл должен быть прочитан нами как явный выход из этой дихотомии — нам нужно ответить на эту любовь и уважение, воспитывая сына Ильи Ильича в любви и уважении к окружающим его людям, его ближним.
Нам не нужно обращать внимание и спорить с теми, кто продолжает замыкаться на себе и пугает всех вокруг «русским медведем», их преобладающая численность не должна нас страшить, нам не следует предаваться унынию и верить скептикам, утверждающим, что ничего не изменить, у страны особый путь и таковость. Мы должны воспитывать Андрюшу Ильича, наше молодое поколение, в любви и уважении к окружающим людям, всем нашим близким и родным, несмотря на их взгляды и убеждения. Что значит полюбить идущие за нами поколения людей? Мы должны захотеть, чтобы они были лучше своих родителей, лучше нас с вами, лучше во всех смыслах этого слова.
Как мы будем воспитывать? Мы будем с ними честно разговаривать, учить их читать и обсуждать прочитанное. Да, мы будем с ними спорить, это неизбежно, но на базе взаимного уважения и без претензии на истинность в последней инстанции. А в конечном счёте мы должны их научить выбирать и учить тому, что выбор есть всегда, даже в тех ситуациях, где он не очевиден или отсутствует как таковой. Мы не
