тайной встречи с келарем Авраамом события могут понестись «вскачь» — на земле Смута, и кровь рекою льется. А он один в этом мире, и положится не на кого, кроме этого мальчишки, что всячески стремиться ему помогать, причем изо всех сил, и с радостью, хотя дед два алтына с копеечкой стребовал за «услужение» на четыре седьмицы — то есть за месяц. И чуть повернувшись в седле, Князев спросил мальчишку:

— Я тебя выкуплю, вот только три рубля найду и грамоту составим. Мне верно служить будешь?! Слугою, али боевым холопом, коли до схватки дойдет?! Не струсишь?!

— Живот положу, крест в том целую, — мальчишка тихо ответил, без всякой аффектации, как серьезно принятое решение, а тут рано взрослеют. Кабальные грамоты ведь разными бывают — человек может продать в обельные холопы, без всяких прав, за определенную сумму. Но чаще всего холопами закупы становятся — в долг взяли деньги под урожай, а вернуть в срок не смогли, вот и пиши пропало. А есть грамотки, что на договора более похожи, там условия уговариваются, как и кем служить, и за какую плату или содержание, а также срок. Вот только мальцы такую запись составить не могут, за них решение «большак», то есть старший в роду или семье, принимает. А тот это тогда делает, когда продажа продиктована обстоятельствами — допустим большим долгом, отдать который невозможно. Вот и отдают в холопы собственных детей, прежде вольных.

Крепостного права, как понял Иван, в виде полного рабства, тут нет, до него еще уйма лет пройти должна. Через сорок лет Юрьев День только отменят, когда любой крестьянин может раз в году осенью заплатить помещику «пожилое» и уйти к другому владельцу земли, на лучшие условия. Или вообще переселиться на пустующие земли, где еще не утвердилась государственная власть — но там и защиты не будет, и неизбежны все риски от этого. Налетят степняки, пожгут хозяйство, и уведут в рабство. Если только в Сибирь не бежать, за Уральские горы, что Камнем именуют, в Сибирь. Но и там загадочная Югра есть, осколок ханства, где к русским неприветливо относятся, и война постоянная идет. Но одно хорошо — в тех землях никогда крепостничества не будет, слишком обширен тот край…

— А вот и обитель, княже, — мальчонка вопросительно посмотрел на него и негромко произнес, чуть напряженно.

— Мне лучше с лошадьми на подворье монастырском быть, там монашек от келаря ждет. А тебе тихо пройти к калитке — а то одежа твоя в глаза приметная. Вот там она — а келарь ждать там обещался.

— Хорошо, ты только настороже будь, мало ли что. Но стреляй только в самом крайнем случае, я услышу.

Князев покинул седло, Митяй тоже спешился, держа коней за уздечки. За эти дни он научил мальчишку пользоваться «пистолем» — тот оказался хорошим учеником, а однозарядная ракетница не ружье, в упор картечью не промахнешься, что показала пробная стрельба. И патронов дал полдесятка — вполне хватит, если ограбить попытаются и коней отобрать.

— Будь уверен, княже.

— Надеюсь на тебя, не оплошай. Если что стреляй, и уводи лошадей за рощу, я тебя там найду.

Иван поправил ремень чехла — привычная тяжесть оружия на плече придавала ему уверенности. И вздохнув, полагаясь только на интуицию, под прикрытием кустов, направился к бревенчатому тыну…

Глава 17

— Одежда на мне воинская, что в бою годная — и тем от кимоно отличается. В лесу или кустах ее плохо видно, а потому ратник может стрелять во врага безнаказанно, когда тот не ждет нападения. А ружья любого противника уничтожат, на расстоянии до двухсот шагов. Заряжаются они быстро и при хорошо обученных стрелках в бою ваши пищали, что у стрельцов, супротив них ничего не стоят, как и луки.

Иван положил ладонь на собранное для демонстрации ружье, а священник задумчиво вертел в пальцах разряженную гильзу — на листке бумаги высилась грудка пороха, вытянутые пыжи, рубцеватая пуля Майера. А еще мультитул лежал, с выдвинутым набором всех приспособлений.

— Не помогли вам, княже, ружья и одежка ваша, раз лихие людишки отрядец твой истребили, а ты сам-один до Москвы добрался…

— Да кто же знал, что у вас тут такое творится? Да тут боевым походом с ратью идти надобно, а со мною всего полдесятка воинов было, да проводник, которого воевода дал! И то мы вражин по дороге за год много побили, может две сотни и будет, если не больше!

Гневным голосом резанул Иван и суровым взглядом посмотрел на смутившегося келаря. Тот опустил глаза, задумчиво глядя на мультитул, тронув пальцем чехол с застежкой. Две монашки на лавке за три часа не проронили ни слова, будто немые. Одна уже тетка в немалых годах, полтинник, никак не меньше, ровесница келарю, или чуть помладше, все время смотрела на него натурально «горящим» взглядом, порой покусывая губы, а пальцы на лежащих на коленях руках заметно подрагивали. Вторая монашка была намного моложе — женщина лет двадцати пяти, с гладкой кожей на бледном лице. И она также с нескрываемым интересом слушала его долгий рассказ, и порой даже ахала, не скрывая обуревавших ее эмоций.

Иван расстарался, сам не ожидал, что у него разыграется память с фантазией. Он в лицах пересказал трилогию «Сегун», за исключением начала и конца, и выставил вместо англичанина на место главного героя самого себя. А так как память имел хорошую, просто сыпал названиями предметов и именами, повествуя о событиях «своей жизни». С того самого момента, когда он не смышленым младенцем появился в стране Восходящего Солнца, и до окончания — сегун Торонага нох Миновара отправил его посланников в далекие земли, где он родился, с грамотой и подарками, и верными самураями для охраны. Но отряд побили, из «чудных хитрых повозок» осталась одна, а из оружия, понятное дело, единственное ружье. Само собой, что подарок для царя посланник спас, но тоже в эксклюзивном экземпляре — застегнутый на «молнию» прозрачный китайский пакет с покрывалами и вложенной красивой картонкой тоже лежал на столе, причем чуть в стороне.

Однако почему-то келарь к нему не прикасался и не просил открыть. Только взглянул на красочную картонку-вкладыш, с точно такой же помпезной пагодой как на покрывале, с золотым тиснением и непонятным набором иероглифов. Любой бы попросил перевода, и тогда Князеву пришлось бы импровизировать, но инок промолчал, причем демонстративно, ни малейшего любопытства не проявил.

— Но я все же добрался до родной земли, ибо здешняя речь на мою похожа. И я хоть понимать православных людей