— А разве князя ослушаться можно?! Да что князя — сыну боярскому попробуй откажи в утехе, все лицо испоганят! Это в Лавре они девок не портят, иноков бояться, а встреться ему на дороге — живо под кустом разложит. Так мою подружку Лушку ссильничали ратные люди и уехали, а ей что делать — в омут с головой за чужой грех?!

Такого отпора Иван никак не ожидал — девица сложила руки на животе, набычившись взглядом. Должна была трепетать, а тут видно, что боится его до дрожи, но струна натянута до предела, вот и зазвенела. И словно выдохнув, как перед броском в прорубь, тихо произнесла с нескрываемой горечью, с тоской, что прорвалась наружу:

— Бесприданница я, княже. Сам видишь, нищие мы, одна корова всего. Лошадки и те келарем дадены, а то, что привезли возы полные, с мукою и припасами, то твои кормовые, посольские, токмо тебе предназначены — слышала, как дедушка с дядькой меж собой говорили. В твоей полной власти мы — уедешь, с голоду все помрем, а в обители голодно. Коли в осаду возьмут, то вымрем как в голодные лета, а здесь хоть лес прокормит. Опять — батюшка говорит, что плоды чудные посадили благодаря тебе, и теперь выжить можно. Вот я и пришла к тебе сама, с охотой, деда меня не неволил! Я сама, он токмо согласился. Сказал, что крепкому боярину женка нужна ночами для услады, а тут окромя меня нет никого — старая мамка, да с пузом сноха — ты на них и не смотрел. А вот взгляд твой я на себе приметила, будто крапивой ожигал. У меня между ног все влажно было от взглядов твоих…

«Бойкая девица, прет, что бульдозер, и газует. Нет, не игра это дедули, тут пошла сплошная самодеятельность. Девка какие то свои планы лелеяла, а я ее обломил. Вот и взвыла, режет правду-матку, ведь и крыса, загнанная в угол бросается, что же говорить о бесприданнице. Это же самый отстой по местным меркам. Никто таких замуж не берет, не рационально — если только не пару лишних рабочих рук для повышенной эксплуатации, от которой такие красотки живо в старух превращаются!»

Мысли текли холодные и расчетливые, девчонка не очень красивая лицом, чуть страшненькая даже, но решительная и бойкая — такие ему нравились своей настойчивостью, отнюдь не наглостью — последних сразу отшивал. А эта сейчас действует как камикадзе, что увидел американский авианосец — ручонка снова стала его поглаживать.

— Тебе женка на ночь нужна, и не говори что не так — вон у тебя какой стал, вздыбился, как межевой столбец вкопанный! Так к чему тебе вдовицу искать, если девка рядом? А ежели узнает кто, что ты здесь, разговоры пойдут — бабы ведь болтливые. А я молчать буду, не сомневайся, княже. И деда прикажет всем помалкивать, что ты меня огулял — к чему все это. А я ласковая — и ты первый у меня будешь, княже. А уж ласкать тебя буду сладко, научусь, ты не сомневайся, я понятливая…

Так настойчиво его в жизни еще никогда не добивались — решительно и упорно, всегда он сам проявлял подобное, а тут все с ног на голову обратилось. Все есть — упорство, хитрость, даже легкий шантаж — ох и хитры евины дочки. Но карты еще не были раскрыты, а потому он решил спровоцировать «банщицу» на откровенность:

— Ну будет так, огуляю тебя, приданное дам, — от последних слов девка вздрогнула, рука непроизвольно сдавила «орган» так, будто решила оторвать, а он понял, что у нее в этом деле свой интерес — крестьяне они практичные, просто так ничего не делают.

— Дырка не измылится, а с коровой меня любую замуж возьмут и рады будут. А так с рассвета до заката на них горбатиться буду, за одни попреки, что без приданого в семью пришла! А с коровой иной разговор пойдет, чуть что не по-моему будет, я их…

Девица не договорила, но все пазлы встали на свои места. Самодеятельность чистой воды, в сговоре с дедом. Раскрутить его на ресурс, чтобы семья не только выжить смогла, но и приданным старшую девку обеспечить. И плата названа — кормовые, что ему келарь выделил (остается только узнать по каким соображениям) и коровенка — назначена цена на секс от той, которой забесплатно могут воспользоваться. Нравы в здешнем обществе те еще — видимо, Смута свои коррективы внесла. Расклад дан полный и предельно откровенный, чего и говорить.

Приемлемо?! Вполне…

Глава 15

— Московские «царевичи» плодятся подобно кроликам, один за другим, что удивительно. И совершенно тупые ублюдки — интересно, что «царик» для них придумает, если «Федору Федоровичу» просто голову отсекли, одарив выдавших его казаков тремя рублями каждого.

— На кол посадят, наверное, друг против друга — пусть смотрят…

— Нет, кричать будут, да нашего «царика» хулить — терять ведь им нечего, Януш. Так что ославить могут, если только рты им не заткнут.

— Вы правы, пан Роман — тогда повесят. Тут деревьев много — да и ворон хватает. Думаю, будет весьма презанятное зрелище.

Два ляха громко переговаривались, совершенно не стесняясь князя Рубец Мосальского, что стоял за ними. И в который раз Василий Михайлович не мог определиться, правильно ли он сделал, прибыв в Тушино, где стало лагерем войско «царя Дмитрия Ивановича», который «чудесно спасся» два года тому назад в Москве во время мятежа, и идет с полками наказать незаконного царя Василия Шуйского. Тот был выдвинут одними лишь боярами, и потому в глазах многих не имел прав на престол.

Василий Михайлович посмотрел на «самодержца», которого поляки презрительно именовали «цариком». Это был самозванец из простонародья, с мужицкими руками, но достаточно образованный — говорил на нескольких языках, включая жидовский — потому и поговаривали, что он из «обрезанных», сын раввина. Но не только — люди знающие судили, что это беглый подьячий, или выкрест, али беглый какой. Однако происхождение этого «Дмитрия Ивановича» князя не интересовало — он и так хорошо знал, что «государь» самый настоящий самозванец, которого на кол сажать надобно, чтобы не мутил народ. Вот только поздно — силу «вор» набрал великую — со всех сторон стекались в Туши все, кто был недоволен правлением Василия Шуйского — крестьяне, казаки, мятежники из