сейчас мне было не до мальчишек, не до игр. Я шел и думал, как встретит меня и что скажет дядя Дема. А может быть, его уже и нет, может, его и след простыл? Ведь недаром мама ни одним словом о нем не обмолвилась. Я зашагал быстрее, даже начал по привычке насвистывать себе под нос. Завиднелась наша калитка, а возле нее черный большой пес. И вдруг этот пес сорвался с места и помчался прямо по сугробам, не разбирая тротуара, на меня.

Тощий, грязный, со впалыми боками, он с визгом бросился под ноги, принялся лизать носки моих валенок. Конечно, это был Бродяга. Он заглядывал мне в лицо и, точно на что-то жалуясь, тихо повизгивал. Я догадался, что Бродягу без меня не пустили даже на порог дома. Иначе почему он так похудел?

— Ничего, ничего, — сказал я, стараясь не разреветься.— Теперь все будет хорошо... Мы еще посмотрим... Пусть только попробует не пустить. Идем — со мной ничего не бойся. — Я вбежал на крыльцо, взялся за щеколду и почему-то заробел.—Ты, ты подожди здесь, Бродяга. Я сейчас, мигом вернусь.

Бродяга тихо взвизгнул и проводил меня непонимающим взглядом.

Дядя Дема был дома. Из кухни слышалась громкая боевая песня. Я заглянул. Он стоял в голубой безрукавке и строгал какие-то планочки. Вокруг были разбросаны чурки, лежал рубанок, стамеска. На свету золотились стружки, свернутые тонкими колечками. Вот дядя Дема кончил строгать планку, поднял ее и приставил к своему глазу, точно метясь в окно из ружья. Я постоял с минуту у двери и на цыпочках прошел в комнату.

Вчера, когда мы сидели в кабинете с Тимофеем Петровичем и разговаривали по душам, я почти смирился со своим отчимом. Но как только открыл дверь комнаты и увидел в углу вместо фикуса небольшой письменный столик, откуда-то снова поднялась злость.

Не успел появиться, а уже начал командовать, распевает песни, забрал себе лучшее место у окна. Я подошел к столу, вспомнил, что точно такие же видел совсем недавно в магазине, тихонько положил на его краешек сумку с книгами. Потом передумал — и бросил сумку на свою постель.

А дядя Дема как ни в чем не бывало пел все громче в громче, все веселее и веселее. В комнате сидеть стало просто невозможно, меня так и подмывало посмотреть, что он там строгает, кстати поговорить и о Бродяге — почему того не пустили без меня домой. На этот раз дядя Дема увидел меня, сразу перестал распевать, отложил дощечку.

— Путешественникам наше почтение!—проговорил он насмешливо. — Вы как — сами Пришли или вас привели? А собака где?

— Вам лучше знать, — хмуро ответил я.—Сами не пускаете, а потом спрашиваете...

Дядя Дема сильно удивился.

— Ну и дела... — протянул он. — А если твой Бродяга заявился только сегодня утром?

У меня пересохло во рту, захотелось пить. Взяв ковш, я зачерпнул из ведра воды.

— Не смей!— остановил меня дядя Дема.— Вода только что из колонки. Садись обедать. — И, помолчав, добавил: — Собаку впусти. Наверное, измерзлась вся. Да бирку купи завтра же, не то собачник заберет.

Через пять минут я уплетал горячий борщ, а Бродяга трудился над костью.

— После обеда отдохнешь, а как Лиля придет из школы, поможешь ей уроки сделать. Отстала она, пока болела,— сказал дядя Дема и улыбнулся, когда я кивнул головой. — Вот это хорошо. А завтра тоже в школу пойдешь...

Тут я закашлялся и отложил в сторону ложку.

— Что зажмурился? —хитровато спросил дядя Дема. — Обжегся? Потихоньку, не спеши...

— Так просто...

Нет. Показаться в классе было невозможно! Пусть делают со мной, что угодно, а в школу не пойду!

— Нужно идти! — серьезно сказал дядя Дема. — Ты завтра в школу не пойдешь, а я вот вчера тоже по твоей милости на работу не вышел. Вместо меня другого машиниста в рейс отправили... И, выходит, неладно у нас с тобой получается. Женщины трудятся, а мы лодыря гоняем. — Он взял рубанок, подул на него, вытряхнул застрявшую в нем стружку. —А что ребята будут смеяться, так не беда. Умел дурить, умей и отвечать. Всякое бывает... Я вот тоже в молодости уходил из дому, только, правда, по нужде. Нас у матери семь человек росло, хлеба почти не видели. Ну и подался к сапожнику в обучение самовольно. — Дядя Дема вздохнул и чему-то улыбнулся. — У нас с тобой, брат, видно, одинаковые характеры. Оба любим путешествовать. Я ведь от сапожника-то вскоре удрал. Колодкой он по голове дрался, так вот метка на макушке и осталась. От сапожника к столяру направился — и там не повезло. Старик умер, а я так и остался ни при чем. После, когда мне двенадцать лет стукнуло, на железную дорогу подался, в депо...

Тут он поднял голову, глянул на ходики и присвистнул.

— Вот так история! Времени-то уж сколько набежало. Торопливо отряхнув с колен опилки, дядя Дема тяжело поднялся, схватился за веник.

— Я приберу, идите, — сказал я.

— Вот и ладно. Только планки да фанеру не выбрасывай. Смотри, чтобы бабка на что-нибудь их не приспособила. Вернусь — доделаю этажерку. Книги-то разбросаны по всем углам, даже под кроватью валяются. Тут я без тебя похозяйничал немного. Видел, обновку купил? За ним тебе уроки способнее будет делать. Займешь ящики, по правую сторону которые...

Он быстро надел свою тужурку, перешитую из шинели, нахлобучил кубанку с желтым кожаным верхом.

— Поленницу тоже не забудь сложить, — сказал он, взявшись за дверную скобку. — Наслышался тут я о ваших чудачествах...

Он ушел, а я еще долго сидел и смотрел на планки, чурбачки, золотистые колечки стружек. Бродяга тихонько подполз ко мне, потерся боком о мои ноги, зевнул.

— Вот какие бывают дела, Бродяга, — сказал я.

Софья Ивановна

Мне очень и очень не хотелось идти в школу. Я просто не знал, как покажусь на глаза ребятам и Софье Ивановне. Наверное, уже постарались, вывесили «Кляксу», размалевали нас с Гуриком разными красками. Хорошо было дяде Деме рассуждать, а попробовал бы он побыть на моем месте хоть одну минуту. Ему что, ему ничего! Его дело сторона, его не станут разбирать на классном собрании и стыдить, как самого последнего человека. А если вдобавок узнали про деньги — то и совсем... Нет, я не хотел даже думать, что может случиться.