– По какой причине? – тут же спросил Костин.

– Ей не понравилось, что прислуга посмела встать вровень с Полиной. Ну… и вообще! Характер у старшей Гончаровой сложный! Полечка не в нее пошла.

– Лика, вы, наверное, любили актрису? – спросила я.

– Очень, – кивнула женщина, – считала ее своей младшей сестрой. Валентина с дочкой отвратительно обращалась. Но не спрашивайте ни о чем. Поле не понравится…

Леокадия зажала себе рот ладонью, потом опустила руку.

– Не могу представить ее мертвой, поэтому говорю, как о живой! Прости, прости, прости… Не хотела… Нет, нет, нет!

– Большинство тех, кто лишился горячо любимых членов семьи, долго привыкают к тому, что их нет рядом, – забормотал Чернов, – ничего страшного.

Лика судорожно вздохнула:

– Меня всегда обуревали яркие эмоции. Но приходилось держать их в узде. Если служишь домработницей, обязана всегда улыбаться хозяевам. Они платят деньги – негоже свое настроение демонстрировать. Их с прислугой разделяет социальная пропасть. Я воспитывалась сначала в детдоме, потом в приемной семье. В три года меня из приюта взяли Барсуковы. Возраст супругов приближался к пятидесяти, надежда родить собственное дитя растаяла. Никифор Иванович и Алла Константиновна были обеспеченными людьми: квартира, дача, машина. Работали они врачами. Супруг – терапевт, его вторая половина – педиатр. Не пили, не курили, со всех сторон были положительные. Разве таким откажут в удочерении малышки? Барсуковы очень хотели девочку, и они ее получили. Вот только те, кто проверяет потенциальных усыновителей-удочерителей, глубоко не копают. Чиновники оценили материальное состояние докторов, жилищные условия, посмотрели характеристики с работы. И все.

Лика покачала головой.

– Я оказалась в интернате после смерти матери. Как ее звали, неведомо, подробности смерти женщины неизвестны. Имя отца – тоже тайна. Мне исполнился год, когда отправилась в приют. Но, похоже, Барсуковы знали всю правду о моей родительнице. Почему я так решила? Никифор Иванович почти не бывал дома, меня воспитывала Алла Константиновна. Она работала на полставки в районной детской поликлинике, имела всего два служебных дня. Остальное время тетка проводила, как хотела.

Лика вынула из сумки носовой платок и начала терзать его пальцами.

– От меня не скрывали факт удочерения. Никифор Иванович уходил на службу в семь, возвращался за полночь, часто уезжал в командировки. Алла Константиновна любила театры, концерты, встречи с подругами. Когда мне исполнилось пять лет, женщина объяснила: «Ты нам с мужем не родная. Взяли тебя на воспитание, чтобы помогала, стала нам опорой в старости. Пора тебе обучаться ведению домашнего хозяйства. Мать твоя была пьяницей, а отец неизвестен. Плохая, однако, генетика. Поэтому буду приучать тебя к регулярному, постоянному труду. От мамаши-алкоголички тебе досталась безмозглая голова, папаша твой, похоже, тоже не лучший человек. Скажи спасибо, что умные, прекрасные люди пожалели тебя, никчемное существо, забрали к себе. Если не захочешь трудиться, вернем в детдом». И потом слова про родительницу – любительницу спиртного повторялись часто. Вот поэтому, думаю, имена тех, кто дал мне жизнь, не секрет для Барсуковых. Почему мне ничего не говорили? Не знаю!

Лика вдруг засмеялась:

– Я так испугалась, что окажусь в интернате! Ничего не помнила о пребывании в приюте, не имела ни малейших воспоминаний, но отчего-то страх напал. Начала посуду мыть и ретиво исполнять другие обязанности, с которыми пятилетка способна справиться. В награду получала замечания. Трудно поверить, но в шесть лет я ловко управлялась с утюгом, гладила постельное белье. В семь я пошла в школу и закончила первый год с тремя двойками по основным предметам: русский язык, арифметика и чтение. Аллу Константиновну вызвали к директору. Вернулась женщина, красная от злости, начала орать на меня, обзывать нехорошими словами, потом побила. Оплеухи, затрещины, наказание голодом – все это мне тогда уже было знакомо. Но в тот день баба прямо озверела, схватила меня за волосы и что есть силы ударила лицом о подоконник. У меня из носа полилась кровь. Мучительница испугалась, поняла, что перегнула палку, а я сообразила, что надо бежать, а то убьют. Бросилась к входной двери, помчалась в школу, благо та стояла во дворе дома, вбежала в кабинет директора. Та увидела меня, чуть в обморок не упала, уложила на диван, вызвала «Скорую». И тут появилась Алла Константиновна, с порога начала врать: «Боже, ужас, моя доченька упала во дворе! Солнышко, почему ты домой не поспешила? Отчего в гимназию полетела? Ох, наверное, у малышки сотрясение мозга». Я села на диван и закричала: «Это вы меня побили! Почему издеваетесь? Велите мыть полы, туалет, гладить, пылесосить, готовить! Отчего я ваша раба? Сами уходите в театр, а мне, как Золушке, приказываете: «Квартиру убери, рубашки Никифора выстирай». Называете «шлюхиным отродьем». Ничего не знаю о своих родителях – они меня бросили, когда в пеленках лежала, – но если они такие плохие, то я в этом не виновата. Очень стараюсь для вас, а двойки в школе получаю не из-за лени. Не хватает времени на выполнение домашнего задания. И в школе надо мной смеются, потому что вещи мне давно малы и ботинки жмут, ноги болят!» У директрисы стало такое выражение лица! Алле Константиновне небось очень хотелось наподдать мне со всей любовью, но она удержалась, продолжила изображать из себя хлопотливую мамочку, обратилась к начальнице гимназии: «Ада Марковна! Вы же видите, малышка обезумела. Она упала, испугалась». А я продолжила: «Неправда! Не сошла с ума! Алла Константиновна мне не дает учиться, она постоянно говорит: «Взяли тебя из интерната, чтобы занималась домашним хозяйством, не будешь работать – верну в детдом»». Тут приехала «Скорая», врач сказал, что ничего не сломано, просто очень сильный ушиб. Меня отвели в школьный медпункт, уложили там на кушетку. Через полчаса явилась Алла Константиновна – красная, потная – и молча отвела меня домой. Не знаю, о чем договорились директриса и моя мучительница, но с того дня я оставалась на продленке, делала там уроки, потом шла домой, где на меня наваливались хозяйственные хлопоты.

Лика развела руками.

– Я осталась в цепких когтях Аллы Константиновны. Поэтому образование у меня восемь классов, профессии нет. Самое ценное, чем обладала, когда пришла к Гончаровой, – девятиметровка в коммуналке. В семнадцать лет я устала от «мамы» до такой степени, что вся покрылась фурункулами. Барсукова испугалась, наорала на меня, обвинила в том, что я продаюсь за деньги на вокзале – подхватила от клиентов заразу, – живо отселила в коммуналку, отдала комнату, которая принадлежала Никифору Ивановичу. Баба хотела наказать меня, но получилось, что наградила. В апартаментах были три спальни, две занимали очень хорошие женщины, Ванда Львовна и Ксения Сергеевна. Последняя, продавщица в магазине, познакомила меня с Валентиной Максимовной.

Лика опустила голову.

– И я из огня угодила в полымя. Впрочем, был выбор, чем заниматься. Могла стать дворником. Но не в том микрорайоне, где поселилась, надо было ездить на работу через пол-Москвы. Учтите, махать метлой начинают в шесть утра, а зимой, если снегопад, постоянно надо убирать тротуар. Как мне к раннему часу успеть? Участок далеко, а в путь отправляться в полпятого, когда городской транспорт еще не ходит. И тут Ксения сказала, что одна ее постоянная покупательница ищет прислугу. Поэтому решила стать домработницей у Гончаровых. Жили они в шаговой доступности, приходить надо было к восьми. Зарплата не бог весть какая, но я еще подрядилась на местной почте разносить газеты. В месяц получалась неплохая сумма. И Гончарова обещала кормить обедом, чай пей – сколько захочешь. Вот уж я обрадовалась, подумала, что все детство бесплатно пахала на Аллу Константиновну, а теперь за ту же работу деньги буду получать, поем! Наконец-то куплю себе красивые туфли!

Лика замолчала.

– Вашему детству не позавидуешь, – тихо сказала я.

– Зато сейчас пролился дождь подарков, – улыбнулась Лика, – стала актрисой.

– Какие отношения сложились у вас с Гончаровыми? – задал вопрос Костин.

Лика вскинула подбородок.

– Полечку я очень любила. Валентина Максимовна же напоминала Аллу Константиновну.

– Мать заставляла девочку заниматься домашним хозяйством? – удивилась я.

– Нет, – махнула рукой Барсукова. – Для этой цели имелась я. Родительница хотела, чтобы