Старик снова кашлянул и я вдруг понял, что он ТАК смеется.

— Нет, девочка, я не тот самый… Я не сын Ламеха и шурин Ноя, вовсе нет… И это — не мое имя, меня так прозвали за мое мастерство… Мое мастерство… Мой дар и мое проклятье… Из-за него я оказался здесь… Из-за него я забыл свое имя и помню только прозвище, которое мне дали… Тувалкаин…

В этот раз старик закашлялся по-настоящему. Видимо, он давно не разговаривал так долго.

— Кто вас запер здесь? — спросила Настя.

— Я назвал себя… Вежливо будет… Если вы назовете себя, дети… Дети, явившиеся в самую секретную тюрьму Морозовых… Так просто, как будто они всего лишь гуляли под весенним солнышком…

— На дворе осень, — буркнул я, несколько недовольный тем, что меня назвали «ребенком». Я не ребенок! Мне восемнадцать лет, я подьячий Разбойного Приказа!

— Осень… Я давно потерял счет времени… Счет дням… Счет годам…

Родившийся было вопрос заглох. Мне на некоторое время показалось, что это — кто-то из пропавших без вести, отец или дядя мальчишки Александра. Но, раз уж он сидит тут ГОДЫ — бррр, даже представить страшно — то никак не может оказаться человеком, пропавшим несколько недель назад.

Хотя…

Кто знает, может боярская менталистика может заставить человека ДУМАТЬ, что он здесь годы?

— Вам что-то говорит имя — купец Давыд-Колокол?

Старик подумал:

— Нет… Совершенно ничего… Не знаю такого…

Ну, хотя да — менталистика может промыть мозг, но не отрастить такую гриву и бородищу. Мог бы и подумать.

— Имя Осетровские?

— Боярский род… Уничтоженный…

Ну, он здесь, как минимум, меньше восемнадцати лет…

— А вы… — старик, хотя и блуждал мыслями, но все-таки вспомнил о своем вопросы — Кто вы? Зачем вы… здесь…

— Мы — брат и сестра одного боярского рода. Проникли сюда, потому что не знали, что здесь тюрьма. Нам нужна… одна ценная вещь, похищенная Морозовыми.

Старик снова закашлял-засмеялся:

— Более ценная, чем Изумрудный Венец в руках этой девочки?

Настя спрятала руки за спину.

— Да, — серьезно сказал я.

Старик пристально посмотрел на меня. Интересные глаза. Не мутные, наоборот — какие-то прозрачные.

— Любопытно… Что может быть… Вы что, думаете, Морозовы прячут здесь свой Источник…?

— Откуда вы знаете, для чего этот Венец? — спросила у меня из-за спины Настя.

А ведь верно. Старик узнал Венец, больше того — он знает, для чего он служит.

— Откуда я знаю… Девочка… Там, на Венце, третий слева цветок… В нем правый изумруд — с царапиной… Знаю ли я этот Венец…

Я обернулся. Настя смотрела на Венец и, судя по ее круглым глазам, царапина была на месте.

— Это вы его сделали?

— Нет… Его сделал мой учитель…

— Вы… Вы мастер амулетов?

— Можно… Можно сказать и так…

— Вас за это заперли здесь? — опять высунулась Настя.

— За это… За то, что я умею делать амулеты… За то, что отказался их делать… За то, что не дал им то, что они хотели…

Жесть. Погодите…

— Как можно отказать боярину?

— Можно… — кашлянул-хехекнул старик Тувалкаин — кто это такой вообще?! — Можно…

— А что они хотели? — Настя опять вынырнула, как совушка из дупла.

— То, чего хотят все люди… Все, без исключения… Все…

— А…

— Власть…

— Власть?

— Да…

Старик не выглядел как тот, кто может дать кому-то власть, но кто его знает — может, это какое-то заковыристое иносказание?

— Вас освободить? — не знаю, как мы сможем протащить его мимо охраны Морозовых, я и насчет нас-то не уверен, наш план основан на наглости и надежде на удачу.

— Зачем…?

— А вы не хотите на свободу?! — Настя, конечно. Чего она постоянно за мной прячется?

— Хочу… Но я давно не верю… В бескорыстие…

Старик шевельнулся. Звякнули цепи.

— Вы предлагаете освободить меня… От плена одного боярского рода… Чтобы сделать пленником своего рода…

— Да нет, — пожал я плечами, — Просто освободить. Без всякого плена.

Тувалкаин внезапно оскалился, обнажив в жутковатой улыбке крупные желтые зубы, похожие на клыки:

— Ты хитер, мальчик… Ты хочешь, чтобы я восхитился твоим бескорыстием… Хочешь приручить меня… Чтобы я работал на тебя…

Ну, его сложно укорять за то, что он никому не верит, верно? А мне что делать? Оставить его здесь? Как-то некрасиво. Освободить? После его слов тоже какая-то фигня получается — типа, я освобождаю его для того, чтобы он воспылал ко мне благодарностью и добровольно сделал то, что его не заставили годы заключения. Теоретически, я бы на его месте подумал, что это — какой-то хитрый план Морозовых, типа того, что Рамси Болтон сделал с Теоном, поманить тенью свободы, а потом жестоко обмануть.

— Оставь меня здесь, мальчик… — Тувалкаин ссутулился и повернулся ко мне боком, — Оставь меня в моей темнице… С моими мыслями… С моими планами…

Господи, он тут еще и планы строит.

Старик неожиданно замер.

— Поздно… — прохрипел он, — Вы опоздали… Она идет сюда…

Мы с Настей переглянулись, а потом синхронно повернулись к двери.

Поздно. И вправду — поздно.

В дверь входила та самая белая блондинка, которую я видел с Морозовым-средним. И то, что она свободно прошла в секретную тюрьму на третьем уровне морозовских подвалов — говорило о том, что она очень, очень непростой человек.

Увидев нас, замерших у решетки, блондинка не колебалась ни секунды. Она прыгнула вперед, длинным скачком покрывая расстояние до меня с Настей.

Я только и успел, что выхватить из одного из кармашков своего жилета щепоть порошка и бросить в ее сторону.

* * *

Помните, я говорил, что чего только не взял с собой. В том числе, среди содержимого моих карманов была и одна сушеная трава.

Бывает, бежишь утром по росной траве, искрящейся бриллиантовым блеском под лучами ласкового рассветного солнышка, а в голове только одна мысль: «Если эти парни меня догонят — мне хана»… И тут между твоими ногами — почему-то всегда именно между ними — попадается эта колючая мерзость, которая радостно впивается в тебя своими колючками, так, что невольно подпрыгиваешь и чуть не попадаешься в руки тем, кто пыхтит у тебя за спиной.

Невысокий, колючий