Все лето я читала книги и делала вид, что никуда не уезжаю. Всю “Анжелику” прочла, которую бабушка мне наконец доверила, раз меня приняли в Израиль. А потом вдруг наступило тридцать первое августа, я побежала прощаться с Дюком, а когда вернулась, такси уже поджидало у большой арки первого двора. Родители кричали, что я безответственна, как Обломов.

Мои чемоданы собирали мама с бабушкой.

– Мы скоро подъезжаем. – Антон Заславский перегнулся через меня, отворил верхнюю створку окна и уселся на сиденье напротив.

Я потерла глаза и заметила, что темнеет, автобус пуст, а дорога петляет сквозь ущелье, то вверх, то вниз. Уши заложило. Вокруг возвышались поросшие леском склоны холмов, какие-то заржавевшие колымаги торчали слева, а в окно залетал прозрачный и чистый воздух, больше не похожий на банный. Мне даже показалось, что мы выехали из Израиля в другую страну.

– Эта дорога обагрена кровью, – сказал Антон. – Многие полегли, чтобы мы теперь могли беспрепятственно въехать в Элию Капитолину.

Должно быть, я все еще спала. Потом он некоторое время молчал, а мимо, в низине, пронесся удивительный городок с зелеными куполами минаретов, затем коричневые крыши маленьких домишек на вершине горы, каменные развалины, огромная белая стена, над которой рядами лежали прямоугольные плиты…

– Смотри, это Сион.

Тут Антон извлек невесть откуда гитару и, перебирая струны, приятным голосом завел: “Тебя там встретит огнегривый лев и синий вол, исполненный очей, а с ними золотой… ”

– Хочешь шоколадку?

И мы въехали в Иерусалим.

Глава 8

Деревня

– Вылезай, дружок, – сказал Антон Заславский, когда очередные ворота раскрылись, автобус одолел крутой подъем, не менее отвесный спуск и припарковался под одиноким фонарем. – Последняя остановка.

Выходило, что Пионерская Деревня Сионистов или Сионистская Деревня Пионеров, я точно не помнила, располагалась на горе. Мне ничуть не приглянулась перспектива шагать вверх и вниз ежедневно в течение следующих трех лет и захотелось остаться жить в автобусе.

– Вы неправы, – заявила я Антону.

Он отложил гитару, которая за время карабкания по Сиону успела исполнить “Виноградную косточку”, “Надежды маленький оркестрик” и “Если у вас нету тети” в переводе на тарабарщину.

– Но это в самом деле Деревня Сионистских Пионеров, – поспешил меня заверить Антон.

– В римоне не шестьсот тринадцать косточек, а пятьсот восемьдесят восемь. – В качестве вещественного доказательства я показала содержимое пакета от бутерброда.

В темноте не было видно выражения лица Антона. После короткой паузы он сказал:

– Наверное, тебе попался оригинальный римон, не похожий на другие. Это хороший знак. Ты освобождена от заповеди не трепетать перед лжепророком, не заниматься магией и не угощать иноземца мясом жертвы. Только все же постарайся не быть с юных лет обжорой и пьяницей. Вылезай.

Мне ничего не оставалось делать, кроме как вылезти, попрощаться с зевавшим водителем и извлечь два огромных чемодана из автобусного желудка. Антон помог мне их достать, и тут рядом с ним возник страшный объект.

– Ну наконец, Антоха! – грудным басом приветствовала моего сопровождающего большущая женщина, величиной с полторы моих бабушки, только моложе лет на двадцать. – Мы уже два часа ждем сокровище.

Женщина была одета в розовый сарафан, из-под которого торчали голубые лосины. На голове у нее возвышался конский хвост, выкрашенный в красный цвет; в ушах болтались немыслимые золотые серьги, размером с луковицы; запястья звенели браслетами, а все пальцы, включая большие, были унизаны кольцами всех видов, форм и мастей. Женщина была похожа на людоедку. Я сжалась и инстинктивно попыталась спрятаться за спину Антона, но тот подтолкнул меня вперед.

– Долго ждали подвозку из Кадури, – оправдывался он, – потом были пробки возле Тель-Авива, а один оглоед забыл кошелек в Герцлии, пришлось возвращаться из Кфар Ярока.

– У-у-у-у… – сочувственно замычала людоедка. – Нелегко тебе, миленький, живется на свете. Ну хоть до дома за десять минут доскачешь.

– Забирай поскорее свое сокровище, Фридочка, а то сбежит обратно в Одессу. – Антон все настойчивее подталкивал меня к кошмарной “Фридочке”.

– От меня она никуда не сбежит.

Тут страшная женщина больно ущипнула меня за щеку, а потом прижала к груди с такой силой, как будто я была ее потерянной в младенчестве и ныне вновь обретенной дочерью.

– Знакомься со мной: я твоя домовая, – представилась людоедка, еще крепче меня стиснув. – Ты моя первая ласточка.

Я с выразительным отчаянием взглянула на Антона.

– Так мы называем заместительниц ваших мам, – объяснил он. – В каждой группе есть один мадрих и одна домовая. А где Тенгиз, кстати?

Зловещее имя “Тенгиз” напугало меня еще больше. Я мгновенно вообразила свирепого татаро-монгольского головореза с кривой саблей, злющими раскосыми глазками и тонкими висячими усами. И с островерхим шлемом в придачу, как же без него.

– Дайте человеку передохнуть! Он завтра приступит к своим мадриховским обязанностям, – пробасила Фридочка.

Антон оседлал мотоцикл, припаркованный возле автобуса, повесил гитару на спину и надел шлем.

– Ну что ж, прощай, девочка из Одессы. – Антон протянул мне руку для пожатия. – Имею честь. Счастливо оставаться.

– Не уезжайте, – взмолилась я, вцепившись в руку.

– Здрасьте, – с укоризной сказала Фридочка. – Смотри мне, девулечка, не привязывайся к каждому встречному-поперечному. Ты теперь моя.

– Я вас больше никогда не увижу? – спросила я у Антона.

– Увидишь, если будешь очень плохо себя вести, – с неожиданной строгостью ответил единственный нормальный человек в еврейских землях. – Лучше тебе со мной больше не встречаться.

Я обиделась.

– Выше нос! Ни пера тебе, ни пуха, и помни о заповедях. Лучшая домовая программы “НОА” тебя в беде не бросит.

– Не брошу, – подтвердила людоедка и больно ударила меня по плечу.

Мотоцикл взревел, и Антон исчез в ночи. У меня подкосились ноги.

– Пойдем в жилье, – сказала домовая, поднимая оба моих чемодана и указывая носом на длинное одноэтажное строение в двадцати шагах от нас. – У тебя есть имечко?

– Комильфо, – вздохнула я.

– Чего?

– Так меня все домашние зовут.

– Интересные у тебя домашние. А по-русски?

– Ребекка, – ответила я назло.

– Уже лучше. Добро пожаловать в свой новый дом, дорогая Ребеккочка.

Мы вошли в темный коридор. Фридочка опустила чемоданы перед оранжевой дверью, включила свет и пропустила меня внутрь:

– Тебе повезло, так как ты первая. Выбирай ложе.

Я огляделась. В довольно просторной комнате с голыми стенами стояли три койки с тонкими клетчатыми матрасами, три стола, три одностворчатых, открытых настежь и пустых шкафа, одно окно и какая-то железная коробка над ним. Над каждой кроватью висела голая фанерная доска. Пол был тоже голым, вымощенным коричневыми в крапинку плитами.