Как рассказал мне Карл, на похоронах он понимал, что тело его дедушки находится в гробу, но тем не менее был убежден, что видел старика расхаживающим по ферме. Это пример расщепления – обычного переживания во время кризиса горя, и здесь ничто не вызывает тревогу. Но вскоре поведение Карла обнаружило, что он был не в состоянии контролировать противоречивые эмоции, связанные с утратой. Каждую ночь он ходил на могилу и сидел там до рассвета. На мой вопрос о причинах такого поведения он ответил, что делал это для того, чтобы оставить дедушку «внизу». В этом проявился его гнев по поводу того, что он очень сильно привязан к старику. Но обратная сторона этих чувств была очевидна. Он держал лопату в багажнике стоявшего неподалеку автомобиля: «В случае, если старик захочет воскреснуть из мертвых, я смог бы выкопать его».

Такого рода бдения продолжались несколько недель. Ко второму месяцу Карл был истощен работой с девяти утра до пяти вечера и сидением у могилы все ночи напролет. После полудня он впадал в бешенство по малейшему поводу. Без сомнения, какие-то реакции были связаны с его общим истощением, но после разговора с ним я убедился, что это был смещенный гнев, обусловленный тем, что его покинули. Во время одного из таких взрывов Карл пошел в горы и написал лозунги, которые привлекли внимание ФБР. Однажды в период лечения я попросил его назвать полное имя дедушки: оказалось, что инициалы президента совпадали с инициалами его дедушки. Это очень сильно удивило Карла. Он не сознавал, что соединил психического двойника дедушки с другой «отеческой» фигурой – президента.

Случай Карла является драматической иллюстрацией кризиса осложненного горя. Когда родители бросили ребенка, едва начавшего ходить, у Карла были весьма ограниченные возможности сохранять любящих психических двойников этих важных для него людей. Он нуждался в психическом присутствии заботливого дедушки, чтобы поддерживать свое эмоциональное равновесие. Здесь есть сходство с поведением ребенка, начинающего ходить: он может отойти от матери лишь на какое-то время. Затем ребенок возвращается к матери и, как заметила психоаналитик Маргарет Малер, «пополняет запасы» любви и доверия[55]. Хотя Карла возмущала его зависимость от дедушки, он не мог выдержать того, что остался один. Смерть дедушки воскресила гнев Карла, связанный с детскими переживаниями, когда его бросили.

Как правило, гнев сигнализирует о том, что скорбящий начинает принимать факт смерти. Прямо или косвенно мы даем гневу выход и двигаемся дальше. Однако у Карла накопилось слишком много гнева, связанного с опытом покинутости, который был в его жизни. Ему было предначертано повторять и заново проходить все этапы кризиса горя: отрицание, расщепление, уговоры, гнев.

Пока мы работали с Карлом, его случай принял драматический и трагический оборот. Так уж получилось, что именно он обнаружил тело пациента, который повесился. Карл освободил труп от веревки и стал яростно оживлять его. Когда команда «скорой помощи» сообщила, что мужчина мертв, у Карла вырвались следующие слова: «Боже, он действительно мертв. Такая вещь, как смерть, существует», – и разрыдался. Проплакав сутки, Карл крепко заснул. Проснулся он в подавленном состоянии. Впоследствии, в результате лечения в больнице, Карл смог уже с большим самообладанием принять смерть дедушки.

Этот случай произошел в «благоприятное» время. Сеансы психотерапии ослабили отрицание Карла. Непосредственный контакт с трупом, попытка вернуть его к жизни и последующая неудача изгнали у Карла остатки отрицания. Он обрел способность проделать работу горя. Через пять лет Карл сообщил, что после этого он избавился от странных симптомов и счастливо живет со своей семьей.

Отсутствие горя

Наиболее общей формой неразрешенного кризиса горя является стремление отрицать произошедшее и, соответственно, отсутствие горя. В таких случаях мы бессознательно защищаем себя от болезненных чувств, связанных с утратой. Кажется, что мы привыкаем к смерти, разводу или другим переменам, но платим за это тем, что подавляем свои чувства.

Важно понять психодинамику отсутствия реакций горя в свете современных табу на выражение сильных эмоций, особенно скорби. Мы прославляем стоиков, традицию Клинта Иствуда и Джона Уэйна – мужчин, чьи лица лишь слегка морщатся от боли перед лицом утраты; они хоронят мертвых, распрямляют плечи, садятся на лошадь и скачут навстречу рассвету. По сути же такие герои всегда плохо кончают. Отсутствие скорби является эмоциональным эквивалентом отсутствия лечения в случае перелома кости.

Психоаналитик Хелен Дойч впервые описала реакцию «отсутствия горя» в ставшей уже классической статье 1937 года[56]. Она высказала предположение, что неспособность горевать возникает из неразрешенной утраты детских лет. Дойч считала, что подавленные эмоции в конечном счете найдут свое выражение. Если недавно понесший утрату человек не плачет, не обнаруживает гнева или боли и производит впечатление процветающего, то наше общество ошибочно оценивает его как «хорошо переносящего» на утрату. Некоторое время спустя (это могут быть годы), узнав о не относящейся к нему утрате, смерти или расставании, человек вдруг наполняется раздражением, гневом или печалью.

Дойч описала взрослого мужчину, страдавшего от «мучительного безразличия» к жизни, несмотря на свои усилия вызвать в себе хоть какие-нибудь чувства. Другой случай касался женщины средних лет, которая была неспособна реагировать на свое горе, но находила замещающее эмоциональное освобождение в печалях других людей.

Такие страдающие от отсутствия горя люди не отрицают факта смерти или болезненной утраты – они просто отрицают эмоции, связанные с ними. Однако, как это иллюстрирует случай Уилла, со временем все же горе дает о себе знать.

Уилл: сын шахтера

Уиллу было около двадцати лет, когда его отец погиб в результате несчастного случая на шахте. Известие было неожиданным. Однажды вечером Уилл, его мать и младшая сестра ждали отца домой к ужину. Вместо него на пороге появился представитель администрации шахты. Он сообщил, что обвалился свод шахты и отец Уилла в одно мгновение погиб от удара упавшего валуна. Мать и младшая сестра были подавлены горем. Уилл принял на себя все семейные дела. Позже он не мог вспомнить, что испытывал какие-то чувства, плакал или выражал другие эмоции. Он должен был стать главой в доме.

Через несколько лет Уилл переехал в большой город и стал конторским служащим. Внезапно у него начались странные приступы: колени подгибались и он не мог стоять. Уилл побывал на приеме у ряда неврологов и прошел многочисленные обследования. В конце концов его отправили в психиатрическое отделение больницы.

Когда я познакомился с его историей болезни, то обнаружил, что первый приступ случился в девятую годовщину смерти его отца; все приступы происходили вечером,