Шрифт:
Закладка:
– Куда навострилась?! – остановила Охлябину коротышка.
Рыжая не дала ответить.
– К хахалю прется, чучундра! – прошипела она гундосо. И плюнула Охлябине под ноги. Такого Марка стерпеть не могла.
– Врешь, стерва, – заорала она, брызжа слюной, – мне хахали по хрену!
И с размаху залепила рыжей по уху. Та упала сама и завалила подвыпившую подругу. Только лежали они в подернутой мутью луже недолго. Охлябина и не ожидала эдакой прыти – незнакомки набросились на нее тигрицами, сшибли с ног, подмяли… а дальше началось такое, что сама Марка не могла понять, где ее ноги-руки с головой, а где грабли и тыквы этих лахудр, этих чучел поганых – Марка была вне себя, она молотила обеих и получала вдвое больше. Пестрым, дико орущим и визжащим комом они трижды перекатились через лужу, выплескивая ее из берегов, спустились по мостовой к мусорке, рассыпались на миг – и снова сцепились. Какая-то заблудшая драная и голодная шавка-дворняжка, выскочившая из-за угла на шум, с ходу бросилась в кучу-малу, приняв ее за собачью свалку, но тут же вылетела наружу с прокушеным ухом и исцарапанным в кровь носом, заскулила, поджала хвост и скрылась. А яростная драка все продолжалась.
И все же Марка Охлябина взяла верх, помогла против городских поселковая выучка. Точным ударом под дых она сразила наповал рыжую. А потом, сверху вниз, всем телом, вложенным в кулаки, обрушилась на темечко коротышки. Встала как вкопанная, пытаясь усмирить дергающиеся руки и ноги. И заплакала. Не было сил молча глядеть на побитых бабенок – истерзанные, расцарапанные, все в синяках они лежали в луже и тряслись – ни подняться, ни пискнуть не смели.
– Ладно, чаво там, – махнула рукой Марка.
И вытащила обеих на сухое место, прислонила к ржавому баку, отхлестала по щекам, чтоб быстрее прочухались.
– Тебе как, дуру, зовут? – спросила она рыжую.
– Вешалкой, – ответила та, еле шевеля разбитыми вдрызг губами.
– Вешалкой? Ясно, это кликуха, а имя-то как?
– Нету имени. Вешалка, и все, – пояснила рыжая угодливо, – кто из мужиков поласковей, те Висюлькой зовут, а имени никакого нету.
Охлябина скривилась, сплюнула кровью – у нее тоже была выбита половина зубов, а два передних, самых красивых, шатались.
– Сдались вам эти мужики чертовы, – прохрипела она, – от них только вред один!
– А меня зовут Манька Пузырь, – быстро вставила коротышка, – я этих кобелей тоже не люблю!
Охлябина сразу заулыбалась, пролился бальзам на душу, наконец-то.
– Верно говоришь, подруженька! – она прихлопнула Маньку по плечу. – Я только с митингу, умных речей наслушалась выше крыши. Там прямо знающий человек один с трибуны сказал: все мужики – сволочи окопавшиеся! И бабам от них только убыток и горе! Так и говорит: идите, бабы, и создавайте повсюду женсоветы! И, говорит, будет вам и колбаса, и светлое будущее, и хахалей навалом! Во-о!
Рыжая Вешалка долго пучилась на Маньку налитыми глазами. Потом протянула:
– Чего-то я не поняла… это, значит, навалом-то будет сволочей окопавшихся, так что ли?!
– Дура ты и есть дура, – Манька ткнула рыжей кулаком в лоб, – не перебивай умных людей-то, я заслушалась прямо про колбасу и эти… женсоветы. Красиво-о! Я люблю когда красиво… И мне тоже одна, умная, как-то про колбасу рассказывала – девочки, я, прям, сама не знаю, что за прелесть эта колбаса, все про нее только и говорят.
Марка одернула болтунью.
– Вот пока ты говоришь, да другие говорят, мужики-то окопавшиеся всю колбасу нашу и сожрут начисто, ясно?!
– Ясно, – откликнулась Вешалка, – надо женсовет создавать! Ты вот что… как тебя звать-то, подруга дорогаая?
– Охлябиной, – кокетливо призналась Марка.
Бабы, уже не пьяные, а совсем протрезвевшие и смурные, переглянулись, кивнули одновременно. И Вешалка продолжила:
– Вот и будь ты у нас, дорогая Охлябина, как избранница от женского народа нашего маленького, но дружного коллектива, председательницей женского совету!
Марка засмущалась, засопела, закрутилась на месте ужом.
Но Манька Пузырь поддакнула товарке:
– Голова у тебя светлая, и драться ты умеешь, Охлябина, кому ж как не тебе быть председательницей?! Да мы с тобой всех этих закопавшихся и вовсе уроем! Мы их и на развод не оставим, не хрена колбасу переводить!
– Ладно, подруженьки, уговорили, – смирилась с волей народа Марка Охлябина. – Но чур без булды – скажу слово, чтоб только свист стоял. А кто против пойдет, ту из женсовету вон! И чтоб ни дна ей, ни покрышки! Согласные?!
– Согласные! – хором ответили Манька с Вешалкой.
– Вот и ладно. Вы главное, не боитесь, со мной не пропадешь! Мы баб наберем тыщи, мы весь город на мужиков подымем! Не трожь наши права! Не посягай, сволочь, на свободу нашу! Нынче, я вам скажу прямо, демократия повсюду…
– А чего это такое? – не поняла Вешалка.
– Чего?! – переспросила с возмущением Охлябина. – Безграмотная ты, хучь и городская! Демократия, как тот умный сказал, это наша бабская власть. Нас не попирай! И думать не смей, гад…
Вешалка снова выпучилась.
– Как это, не попирай, а откуда ж детки нарождаться-то будут? – всплеснула она руками.
– Дурища ты несознательная! – обругала ее Марка. – Ты поперву светлое будущее построй, а потом про деток-то… Не хрена их и вовсе рожать, коли им никогда в жизни колбасы вволю не накушаться, верно я говорю?!
– Верно! – снова хором ответили обе.
Охлябина довольно улыбнулась, подбоченилась, здесь ее слушали, не перебивали, не материли, как этот мужлан Доля, тут ее уважали. И зачем ей, спрашивается, какой-то там Кабан, когда она и сама головой быть может, вожаком! Пускай только попадутся ей на пути, олухи, деревенщины… в город приперлись, а с женщиной себя вести не научились, хамье! А вот она не даром мучилась, не зря страдала, она-то свою правду нашла тут. А за правду и помереть не жалко.
– Ну, вот что я вам скажу, подруженьки, – начала Марка важно и сурово, – коли избрали вы меня на этот ответственный пост, не хрена нам сидеть тут да судачить о том о сем. Пора и за дело браться. Никто нам красивую и сладкую жизнь не построит, кроме нас
