Шрифт:
Закладка:
– Замолчи, моральный урод! – кричит бабушка, а я в тысячный раз пытаюсь до нее достучаться.
– Он не урод! Ты даже не представляешь, какой он!!! – срываюсь в истерику, ору так, что черепная коробка грозит треснуть и расколоться на части, задыхаюсь, начинаю икать.
Макс кладет ладони на мои щеки:
– Даня, тихо. Смотри только на меня. Все хорошо… – и я мгновенно прихожу в норму.
– Одевайтесь, – севшим голосом произносит бабушка и выходит из комнаты.
* * *
Стрелки допотопного будильника показывают семь утра. Яркий солнечный луч протянулся из окна и лег на хрустальную посуду, столпившуюся на полочке в горке. Рядом в тени притаилось фото наших с Максом мам.
Бабушка, устало опустившись в кресло, грызет валидол, с надеждой и неверием смотрит на нас.
Мы, два дебила, сидим на диване и исподлобья бросаем на бабушку тяжелые взгляды. Однако, встретившись с ней глазами, тут же отводим свои.
Кажется, всему пришел конец.
От таких новостей папу точно хватит кондрашка. Завтрашним же рейсом они с Настей прилетят в Москву, и с утра послезавтра я уже буду предана позору и анафеме. Возможно, меня подвергнут пытке безденежьем: других инструментов воздействия на людей отец не признает. Для меня же самой страшной пыткой будет разлука вот с этим парнем. С парнем, который сейчас держит меня за руку.
– Знаете что, дети… – откашливается бабушка, – я прекрасно вижу, что происходит. Я хочу верить… нет, я верю, что ничего еще не случилось, но, Максим и Даша, я пока за вас отвечаю. Нет, вы меня точно в могилу сведете!..
…А еще я больше никогда не увижу Ротена и Ли. Я брошу их всех в борьбе за жизнь маленького Вани…
Лишь сильнее сутулюсь и разглядываю пальцы Макса, надежно сплетенные с моими.
– Даша! – долетает до меня сквозь туман. – Папе я ничего не расскажу. Максим, в кладовке есть раскладушка, ты будешь спать в гостиной. У меня все! Господи… Теперь обувайтесь, иначе мы опоздаем на автобус.
Я ждала долгой изнурительной головомойки, но на этом все закончилось.
Всю дорогу до вокзала мне хотелось повторять бабушке снова и снова, что ничего предосудительного мы не сделали, что мы просто спали, обнявшись. Мы делали это с самой первой ночи. Каждую ночь.
Мотаю головой, потому что в ней роем гудят мысли о том, что бабушка, возможно, права…
Я извожу и извожу себя, но в автобусе Макс демонстративно кладет голову мне на плечо и засыпает.
На дальние расстояния в автобусах мне доводилось кататься нечасто, а те, в которых я раньше ездила, были туристическими: большими и комфортабельными. Сегодня до места назначения нас вез древний автобус, дребезжащий и воняющий выхлопными газами.
Макс, щекоча щеку светлыми волосами, беззаботно сопел в мое плечо, а меня нещадно мутило. Мутило от тряски, рева мотора и удушливых выхлопов. И от пристальных бабушкиных взглядов.
* * *
На небольшом кладбище тишина, шумят на ветру листья березок и осин, с веток вниз взирает молчаливое воронье. Немного поплутав среди памятников и крестов, мы находим скромную ухоженную могилу моей тети. Бабушка открывает пошире калитку ограды и начинает тихо причитать. Макс ставит сумку на лавочку, подходит к памятнику, садится на корточки, протирает рукавом нарисованный на нем портрет и долгое время задумчиво на него смотрит.
В этих простых действиях столько боли и тоски, что я хватаюсь за ограду, чтобы не упасть на колени. Бабушка расстегивает сумку, механическими движениями, один за другим – вынимает из пакета пирожки.
Макс оглядывается, обращается к бабушке:
– Ба, ты посиди, а мы прогуляемся, хорошо? – и подмигивает мне.
И бабушка кивает. Словно никакого скандала утром не было и в помине. Словно не произошло ничего из ряда вон выходящего.
* * *
– Знаешь, Даня, а ведь я ее не помню. Мне было пять лет, когда ее нашли мертвой в притоне в соседнем городе. Она в юности тусовалась с хиппи, вела кочевой образ жизни – родила меня, оставила у бабки и снова кинулась навстречу приключениям.
Ты мало знаешь нашу бабусю, но человек она сложный, крайне принципиальный. Она сменила замки на входной двери, и путь в ее дом моей мамане с тех пор был заказан.
Потом мама не раз приезжала, но, даже видя, что у дочери огромные проблемы, бабка все равно не пускала ее на порог. А теперь – вон… пирожки носит…
Мы сидим на холме среди одуванчиков, Макс срывает один из них, какое-то время разглядывает и дарит мне.
– Но я точно знаю, что характером пошел в мать, – продолжает он. – Такой же бестолковый. Не могу усидеть на месте – тащит во все стороны. Дурная энергия. Мелким меня возили к ясновидящей, она сказала, что это бесы. Проводила обряд, но, как видишь, не помогло… После того как я напугал одноклассников, один из работавших со мной психологов прямым текстом сказал чтото типа: «Максим, ты можешь сам себя разрушить, если не направишь свою энергию в нужное русло». Я и направляю. Каждый день направляю. И вот пока жив. Даже на запрещенные препараты не тянет.
Гуляющий над холмом ветерок треплет наши светлые волосы. Я верчу одуванчик в пальцах, заправляю за ухо выбившуюся прядь, вставляю в нее цветок.
– А я свою мать помню, но лучше бы воспоминания стерлись. Совсем… – Сейчас я впервые в жизни собираюсь поведать другому человеку о своей боли. – Я была самой мелкой и недоразвитой в классе, в школе меня гнобили, били и дразнили до тех пор, пока я не осознала, что могу просто купить себе подруг, статус и власть. И тогда мне стало можно все. Но в то время, когда меня швыряли по углам, я каждый день бежала к маме в частный пансионат, часами сидела в ее палате, плакала, жаловалась, а она только улыбалась. Она всегда только улыбалась. Я стыдилась ее, ненавидела всей душой. До сих пор осталась… как назвать это чувство? Обида?..
Макс кивает, смахивает с лица челку и произносит:
– Даня, твоя мама не выбирала для себя такой участи. Думаю, если бы она могла, она бы утерла твои слезы и сделала так, чтобы новые никогда больше не пролились. Но она не могла… Когда Славка загремел в больницу, был сентябрь. В школе начались занятия, а он, отличник, вынужден был их пропускать. Мы стояли под окнами его палаты, прикалывались, ржали, и он ржал вместе с нами. Ему до одури хотелось выйти оттуда и жить… Но и он не мог. – Макс усмехается. – К вопросу о выборе: моя мать могла выбирать. И она выбрала не меня.
Взгляд Макса устремлен вдаль, туда, где небо и земля соединяются линией горизонта, где над полями плывут белые облака, отбрасывая с неба сиреневые тени, где изгибается змеей серая дорога – по ней мы сюда приехали, по ней же и уедем… а я изо всех сил разглядываю его. Странный парень с огромной душой, у которого весь мир на ладони. Вокруг него искрится и сверкает воздух. Перед моими глазами, в моем сердце и мыслях нет и никогда не будет больше никого. Кроме него.
