Шрифт:
Закладка:
Я не знаю ни этого ребенка, ни его маму, но я знаю своего уникального брата: он – словно солнце, которое стремится всех осветить. И он из кожи вон вылезет, но сделает все, что в его силах.
Итак, собранных средств крайне мало.
Помимо соцсетей можно привлечь к их сбору и СМИ.
У моего блондинистого альтер эго было одно полезное свойство: умение распиарить даже откровенную бессмыслицу. А уж в обстоятельствах чрезвычайной важности этот навык просто незаменим.
Я зажмуриваюсь, сжимаю кулаки – провожу обряд призыва гламурной стервы, и Ice blonde быстро набирает письмо в самую крутую газету нашей области – «Вечерний город».
В письме, давя на жалость, взывая к совести, фанатично восхищаясь и пламенно призывая, рассказывается о группе из троих мальчишек, которые уже вытащили с того света одного смертельно больного мальчика и бьются за жизнь второго.
«Все, кто может, присоединяйтесь к флешмобу или помогите благотворительными взносами. Не оставайтесь в стороне!» – кричат строчки письма.
Нажимаю на Enter, вырубаю комп, с мусорным мешком наперевес выхожу из комнаты.
Я тащу этот мешок в прихожую.
Бабушка кричит из кухни, что ближайший мусорный контейнер находится на выезде со двора. Грохоча, спускаюсь по ступеням лестницы, распахиваю дверь и, отчаянно щурясь от яркого солнца, вываливаюсь в одуряющую летнюю духоту.
И тут же делаю огромную ошибку – не здороваюсь с соседками, оккупировавшими скамейки у подъезда. Пока я тащу свой мешок, вслед летит их недовольное бормотание:
– Это чья?
– Внучка Светкина… Шалава какая-то…
– У нее и внук странный. Наркоман, поди. Как и маманя…
Мою душу словно окатили кипятком, щеки мгновенно вспыхивают, глаза щиплет от бессилия. Пусть я и шалава – я сама виновата в том, что со мной произошло, но Макс… Этим старым кошелкам невдомек, насколько он светлый и чистый! Мне хочется вернуться, высыпать содержимое мешка на пустые головы зашоренных идиоток, но я только смиренно тащусь вперед, к воняющей и гудящей полчищами мух мусорке.
Навстречу мне по разбитой асфальтовой тропинке идет Макс.
Он забирает у меня мешок, закидывает его в контейнер и между делом осведомляется:
– Даня, почему ты на взводе? Кто посмел тебя обидеть?
– Бабки. Они обозвали меня шалавой, а тебя – нариком!
Макс напряженно рассматривает соседок на лавках, а затем закрывает глаза и изо всех сил трет пальцами веки.
– Пойдем. Подыграешь.
* * *
Дома мы ржем как кони, и бабушка прохаживается по нашим задницам тряпкой, которой только что драила в прихожей полы.
Мы еще долго не можем успокоиться, в красках вспоминая возвращение в подъезд.
– Сестра! Умоляю. Всего на одну дозу! – вытаращив красные невменяемые глаза, орал Макс.
– Денег нет! Клиентов не было! – причитала я и закрывалась от него руками.
И выражение физиономий соседок было просто непередаваемым.
Кухонный стол покрыт толстым слоем муки. Мука на моих пальцах, щеках и волосах, мука в воздухе… Закусив верхнюю губу и раздувая ноздри, я сосредоточенно пытаюсь склеить начиненный творогом кружочек теста.
Я всю жизнь понемногу чему-нибудь и как-нибудь училась – папа каждые каникулы отстегивал немалые деньги на детские лагеря с развивающими и обучающими программами. Но вот лепить вареники в них не учили.
– Тут вот так, а здесь – так. Видишь? – в сотый раз показывает технологию их лепки бабушка, но мои деревянные пальцы не хотят подчиняться.
– Грандма, чего вы хотите от барышни, которая до этого дня думала, что вареники растут на деревьях? – Макс стоит у меня над душой и жутко нервирует.
– Я не настолько тупа! – выкрикиваю, морщась от присутствия муки даже в носу.
– Вообще-то у нее получается лучше, чем у некоторых болтливых мальчишек… – Бабушка хватает Макса за щеку и пачкает в муке. – А ты, мой хороший, если еще раз ввяжешься в драку и придешь домой в синяках, получишь снова! Но уже ремнем по заднице!
Макс смиренно кивает и забирает у меня покалеченный вареник:
– Эй, израненный солдат… Хочешь со мной?
Я помню, что далее в списке дел Макса значится выгул чужой собаки, поэтому подрываюсь из-за стола как ошпаренная:
– Хочу!
В прихожей Макс открывает белую дверь с круглой блестящей ручкой, щелкает выключателем. Поморгав, в кладовке загорается тусклый свет, явив миру несколько огромных картонных коробок. Макс открывает одну и с гордостью приглашает меня заценить содержимое. Кеды… Залежи синих вьетнамских кедов.
– В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году в Союзе проходил шестой Всемирный фестиваль молодежи и студентов, на котором собрались юниоры со всех идеологически свободных континентов… В то время мальчики из образцово-показательных советских семей носили ботинки или сандалии, но популярность кедов преодолела даже железный занавес – к ним обратилась и наша прогрессивная и широко мыслящая молодежь… – вещает Макс, но я бесцеремонно его перебиваю.
– Откуда?!
– Баба Света когда-то работала в торговле и во времена дефицита выписала целый контейнер. Тут есть еще ящик зеленых шапочек… Знаешь, когда мы с парнями станем культовыми музыкантами, эти кеды уйдут за большие деньги – они станут нашим эксклюзивным мерчем!
Мое воображение снова пускается вскачь и рисует толпу ущербных личностей в кедах и стремных шапочках, поклоняющихся Максу, как божеству, и я начинаю хихикать. А ведь это прикольно. Не бренды – настоящие или поддельные – делают нас людьми.
Людьми нас делают наши поступки.
– Кома, мне нужен тридцать шестой размер. А еще мне нужна шапочка, – решительно заявляю я, и Макс, матерясь, пускается на поиски.
Мы еще долго стоим перед зеркалом и хохочем, показывая друг на друга пальцами – я в «суперэксклюзивном мерче» и клетчатом платьице, и Макс – в клетчатой рубашке. Двое в зеркале, с одинаковыми глазами и веснушками на носу, кажутся счастливыми и… влюбленными. Сердце подпрыгивает и взрывается, я пытаюсь вдохнуть. Из последних сил надеюсь, что Макс этого не заметил, но он пристально глядит на меня через стекло. А потом отводит взгляд и натягивает до бровей шапочку.
* * *
Огромный черный лабрадор с детским восторгом носится по широкому полю, сразу за которым начинается бетонный забор с рядами ржавой колючей проволоки, а за ним – насыпь заброшенной железной дороги с останками перевернутых вагонеток. Над головой в розовом закатном небе зависли золотые перышки облаков, звенят комары, гудят протянувшиеся между высоковольтными опорами провода линий электропередачи.
Мы с ребятами сидим на окраине промзоны, на заросшем высокой травой пригорке, и я, вытянув худые ноги, любуюсь своими синими кедами. Такие же в пору беззаботной юности были у папы. Такие же есть у ребят. Теперь и я являюсь их счастливой обладательницей. И моя радость очевидна, потому что они дают мне свободу.
