личность потерпевшего и раскрывать преступление. Пока потерпевший остается для нас мистером Иксом, связи его — уравнение со многими неизвестными. А без связей тяжело выходить на преступника. Дело с виду нехитрое, но вопрос упирается в связи. Доживем до понедельника, — повторяет он и все-таки спрашивает: — Как у тебя, Борис, контакты с розыском?

Я и теперь предпочел бы любого другого вместо Бурлаки, но об этом умалчиваю.

— Нормально, — говорю. — По плану.

С видимым сожалением рассматривает Величко скуренную папиросу, однако расставаться с ней не спешит.

— А не кажется ли тебе, — спрашивает, — что назрела необходимость внести коррективы в план? Именно по линии мистера Икса. Возможно, вы ищете его следы там, где их нет и не было?

Возможно. Я об этом думал. Но, признаться, надеялся, что бодрые предсказания Бурлаки сбудутся, и эта, самая трудная для нас, версия сама собой отпадет.

Вздыхаю:

— Вы представляете, Константин Федорович?

— Представляю. А что будешь делать? Местные возможности, пожалуй, исчерпаны.

Пожалуй. Фотографии потерпевшего — во всех райотделах. Нам помогают участковые, работники общежитий и домоуправлений, дворники, паспортистки, наш внештатный актив. А икс остается иксом. Нету такого — пропавшего без вести, уехавшего, сбежавшего, скрывшегося — ни в одном районе города. Что будешь делать?

Нас прерывают: кто-то пришел, снова гости; пока хозяева встречают их, пододвигаю телефон, звоню Бурлаке. Никогда еще не звонил ему домой, а вот приспичило. Зуд. Это у меня бывает.

Необходимо повидаться с ним, а заходить не хочу, торгуемся, друг другу не уступаем.

— Дорогой товарищ! — говорит Бурлака. — Ты право мое признаешь или нет?

— Какое право?

— Которое в Конституции записано. На отдых.

— У тебя, — говорю, — этот пункт кружочком отмечен, а ты еще другие пункты почитай, не ленись.

Моя взяла: в половине девятого — возле его дома. Тут недалеко.

Но надо еще улизнуть отсюда, а это не так просто; до сих пор я не научился растворяться в пространстве; пытаюсь, пробую — ничего не выходит.

Те, что пришли, — муж и жена, приятели Жанны, товарищи по школе. Мужа я знаю: это Мосьяков, имел уже честь. Он, однако, великий конспиратор, виду не подает, даже не глядит на меня: сплошная надменность. С чего бы? В пушистом толстом свитере, без пиджака, стоит посреди комнаты, как тяжеловес на спортивном помосте. Ждет судейского сигнала, штанга — у ног. Настроен на рекорд.

— Что это ты сегодня такой надутый? — спрашивает у него Константин Федорович.

— Риторический вопрос, — отвечает Мосьяков. — Не способствующий живому обмену мнениями.

— Убил! — хватается за голову Величко. — Наповал!

Замечаю, что Жанна смущена, то есть не знает, куда меня девать — то ли отпустить с богом, то ли как-то пристегнуть к этой повой компании.

Для начала пускается в объяснения:

— Вы, Боря, не удивляйтесь. У папы и у Димы вечный спор. Постоянно пикируются. Перетягивают канат. Мы уже привыкли.

А мне непривычно ее смущение, хотя нельзя сказать, чтобы слишком она выдавала себя. Легкий румянец. Это заметно только мне.

И только мне заметно, с каким тщательно скрываемым любопытством разглядывает меня жена Мосьякова. Глазастая, фотогеничная, шикарная жена. Рядом с ней Жанна — простушка.

— Мы вам помешали? — учтиво осведомляется глазастая.

Ради такой жены стоит выходить на помост, поигрывать бицепсами, а потом играючи поднимать рекордный вес. Но Жанна, конечно, прелесть. Ей к лицу этот легкий румянец. А вот кому румянец не к лицу — так это мне.

Я уже засечен. Сомнений быть не может. Я уже внесен в соответствующие реестры. Глазастые приятельницы с пристрастием следят за каждым моим шагом. Мы вам помешали?

— Нет, — отвечаю без всякой учтивости. — Мне пора. У меня уже понедельник.

— Брось! — говорит Величко. — Пустые слова! Что ты можешь один?

— Кое-что, Константин Федорович, кое-что. Хотя бы подготовить почву на завтра.

Я вижу, что он не хочет, чтобы я уходил, — оно-то и плохо. А Жанна колеблется: отпускать? — и это не лучше. Она смущена не зря. Не зря я боюсь румянца. Это еще хуже.

— Жаль, жаль! — пытается смутить меня глазастая. — Юристы дикари… кроме Константина Федоровича.

Константин Федорович делает вид, что польщен. А может, и польщен на самом деле. С приходом новых гостей у него признаки специфического оживления. Вот так же оживился он, когда к нам в отдел пришла новая машинистка. Его возрасту, требующему диеты, свойственно, видимо, посматривать по сторонам. Без всяких задних мыслей. Я тоже попробовал так, и вот что из этого вышло.

— Юристы дикари, — подтверждаю. — Но смотря какие юристы. И смотря когда и при каких обстоятельствах.

— Понятно, — говорит глазастая.

Что ей понятно — этого я не знаю. И знать не хочу. Прощаюсь. Бегу стремглав, потому что Бурлака уйдет, не дождавшись.

Ждет, однако, хотя уже без четверти девять. С ним два шарообразных существа, закутанных по-зимнему, — одно покрупнее, другое — помельче.

— А это зачем? — спрашиваю.

— Казенный ты парень, Кручинин! — укоряет меня Бурлака. — Холостяк периода средневековья. Ты бы порадовался подрастающей смене, тем паче — есть на что посмотреть.

— Темно, — говорю, — не видно.

— А мы пройдем, где светлей.

— Ладно. В другой раз. Прогуливаешь перед сном?

— Точно, товарищ капитан. Ну, собачонки мои, пошли.

Идем, ковыляем, щебечем без умолку.

— Слушай, — говорю, — минусовая температура. Горло простудят.

— Не простудят! — усмехается Бурлака. — Они у меня закаленные.

Приходится приспосабливаться.

— Какие новости? — спрашиваю.

— Да какие ж новости в воскресенье! «Спартак» «Химику» продул.

— Я за «Спартак» не болею.

— А за кого ты болеешь? Ты за себя болеешь, а шайба в ворота не идет. И не пойдет, пока пас от меня не получишь.

— Команда у тебя многочисленная, — говорю. — Целое спортобщество. А толку мало.

— Тебе все мало! — гордится собой Бурлака. — Аппетит большой! А можно сказать, за считанные дни весь микрорайон прочесали. Да еще рестораны, такси. Можешь на схемке своей повычеркивать: «Химпромпроект», «гастроном», номер одиннадцатый по Энергетической — музшкола, и седьмой и девятый — жилые.

— Не тяп-ляп?

— Под моим повседневным контролем! — ухмыляется Бурлака. — Арифметика простая: где допустимо, чтобы по пьянке распсиховались? Да в любой квартире, не исключая даже культурных граждан или крупных интеллигентов. Но если бы бутылкой или еще чем, а то ведь ножом! Нож такого рода не во всякой квартире держат, и не всякий, хотя и по пьянке, за него схватится. Где-то старушка с детьми, где-то муж с женой — примерного поведения, профессор из политехнического, сын у него, по сведениям, драчун, а при папаше не посмеет. Этих отсеиваем, нож там не типичен.

— Ну, это ясно.

— Зачем далеко ходить: Энергетическая, десять, второй подъезд, первый этаж. Коренева Вера Петровна. С мамашей и пацаном. Обмотчица на «Электрокабеле»,