Меня тут же охватывает злость. Она знает меня не первый год и все еще думает, что я могу начать задаваться. Я никогда не пыталась привлечь к себе чье-либо внимание, не стремилась затмить ее дочерей. И не виновата, что еще при жизни отца людей притягивали мои таланты. Я этого не просила. Мне просто хотелось играть на пианино.

И петь.

Миссис Коулман ненавидела пение.

И оно убило отца.

Мачеха заканчивает с моими волосами и возвращает мне щетку. Но когда я пытаюсь повернуться к ней лицом, она сжимает мне плечо, побуждая оставаться на месте. Я вздрагиваю, когда ее ноготь впивается в мою обнаженную кожу над пышным рукавом. Не говоря ни слова, мачеха протягивает мне несколько шпилек для волос. Совсем простых, без украшений и драгоценных камней, ни капли не похожих на те, что носят она и сестры. Я беру их в руки.

– Держи, чтобы я смогла дотянуться, – бросает она.

Я чувствую, как она убирает волосы с шеи, и вновь готовлюсь к боли, но ее нет. Чтобы успокоить нервы, я крепко сжимаю свободную руку в кулак.

Миссис Коулман берет у меня шпильку и скрепляет волосы, затем еще одну.

– Знаешь, почему после смерти твоего отца я вновь взяла себе девичью фамилию и записала под ней девочек? – тихо спрашивает она, но я отчего-то ощущаю, как по коже бегут мурашки.

Я не осмеливаюсь покачать головой, чтобы не мешать ей меня заплетать, и ответ выходит больше похожим на шепот:

– Нет.

– Потому что не хотела, чтобы моих дочерей связывали с кем-то вроде тебя.

Подобного ответа я и ждала, но никогда не понимала причин такого отношения. Находясь среди людей, мачеха ведет себя так, будто она лучше фейри, отзываясь о последних словно о животных. Если же рядом оказывается кто-то из фейри, она хвастается тем, как хорошо их понимает, то и дело бросаясь громкими именами известных ей высокопоставленных лиц, рассказывает обо всех воображаемых знакомых и приобретенных связях. Она постоянно добивается их благосклонности, ищет мужей среди членов королевских семей, словно это предел мечтаний. Со мной же она обращается как с грязью.

Глаза начинает щипать, и по щеке стекает одинокая слезинка. К счастью, на лице нет косметики и можно не опасаться испортить макияж.

– Почему? – слетает с губ непрошеное слово.

Мачеха скрепляет волосы очередной шпилькой, и я вдруг вскрикиваю, ощутив, как металлический кончик царапает кожу головы.

– А ты не знаешь? Ты свела в могилу собственного отца.

От ее слов пересыхает в горле, и мне становится трудно дышать. По щеке скатывается еще одна слеза. Она права. Я виновата во всем, что произошло.

Мачеха вдруг грубо толкает меня в плечо. Я спотыкаюсь, но быстро вновь обретаю равновесие.

– Ты, будто заноза, мешала нашему браку! А теперь каждый день маячишь у меня перед глазами. – Дрожа, я поворачиваюсь к ней лицом, ощущая на затылке холодные капли пота. – Пока была возможность, мне стоило отдать тебя в приют. Я бы избавила себя от трех лет несчастий.

Я застываю. Не потому, что ее слова ранят. Просто они насквозь лживы. И я цепляюсь за них, вызывая в себе гнев, способный заглушить стыд и печаль.

– Вы заставили меня остаться, – цежу я сквозь зубы. – Умоляли жить с вами.

Она широко распахивает глаза.

– Я не умоляла.

– Или, лучше сказать, воздействовали?

– Ты неблагодарная, дрянная девчонка! Где бы ты оказалась, если б не жила со мной последние три года?

Я лишь качаю головой, не торопясь отвечать. Именно мачеха заставила меня остаться, потащила к посреднику и убедила заключить принудительную сделку. В противном случае я жила бы именно там, где хотела, – подальше от Коулманов, предоставленная самой себе. Вероятно, гастролировала бы с труппой музыкантов. Впрочем, этим я и займусь, когда все закончится.

Но в то время я была слепа и слишком уязвима, а слова миссис Коулман казались искренними. И мне хватило глупости им поверить.

«Я обещала твоему отцу, что позабочусь о тебе. Но смогу сдержать слово лишь при одном условии – если ты заключишь сделку остаться со мной. Подари мне душевное спокойствие, чтобы выполнить обещание. Ты виновата, что он умер, Эмбер. Ты столько всего натворила и так много отняла у нас. Так что это меньшее, что ты можешь для нас сделать. Ты плохая девочка, опасная. Да ты и сама знаешь. Рядом с тобой должен быть тот, кто будет тебя направлять. И сможет подчинить».

Отчасти мачеха говорила правду. Я плохая, опасная и виновна в смерти отца, вот только об истинных своих мотивах она даже не заикнулась. Однако я прислушалась к ее словам и едва ли хоть на миг задумалась об этом прежде, чем нашу сделку скрепили официально.

«Пока тебе не исполнится девятнадцать, ты будешь жить под моей крышей и находиться на моем попечении. И станешь подчиняться мне. Ты согласна?»

«Да».

Мачеха подходит на шаг ближе, растянув губы в усмешке, больше похожей на оскал.

– Я три года содержала тебя, проявляла заботу. Давала крышу над головой, позволяла играть отвратительную музыку. И как ты платишь…

С губ срывается мрачный смешок.

– Думаете, я не знаю?

– Чего именно? – фыркает она.

– Вы обманом вынудили меня заключить сделку. И вовсе не для того, чтобы обо мне заботиться. Все дело в деньгах. И в завещании отца. Думали, я никогда не узнаю? – По венам струится гнев, и меня начинает трясти. Я стискиваю кулаки и прижимаю их к бокам, чтобы не дрожали.

Миссис Коулман складывает руки на талии, на губах ее возникает надменная улыбка.

– Не понимаю, о чем ты.

– О вашем содержании. Каждый месяц вам платят за меня две тысячи лунных камушков, – поясняю я.

Согласно завещанию отца, до моего девятнадцатилетия она получает щедрые выплаты на мое содержание. Конечно, если я остаюсь под ее опекой. После дня рождения я смогу заявить права на наследство и жить, где мне вздумается. Платить ли дальше мачехе, буду решать лишь я сама. Но она не подозревает, что я задумала. После того как отдам все наследство на благотворительность, ни ей, ни мне никогда не увидеть этих денег.

Мачеха даже не выглядит пристыженной. Похоже, скорее удивлена.

– Как ты узнала?

– Порой весьма полезно быть незаметной, – поясняю я. – Я случайно услышала, как вы изливали свои горести Имоджен.

У миссис Коулман вспыхивают щеки. Она резко отворачивается и подходит к прикроватному столику, где лежит серебряная маска. Взяв вещицу в руки, она произносит:

– Мне пришлось пойти на это ради девочек.