своей. Ежели истинно сие, то я непременно выведаю тот секрет и еще больший обрету контроль над пространственно-временным…», — вспомнил он слова, что выводил пером Маг Магов в сновидении.

— Вы, — во рту серого мага от волнения распростёрлись жаркие пески Семи Пустынь, — вы создаёте запруды для… времени…

— Истинно так, — отозвался тестудин.

— И никакой магии…

— Мы не владеем этой силой. Не одарены, нет. Однако мы научились иному.

Возвращённый назад листок вновь сорвался с ветки и проделал путь к бассейну, но на этот раз траектория была иной, ведь иной была сила воздушного потока, текшего из дверного проёма наружу. Для вишни одно и то же мгновение повторилось дважды, но весь остальной мир этого не заметил.

— Он тоже показывал нам огни, да. Такие кудесные… Тебе уже посулили вознаграждение, кудесник? Что выбрал, золото, нефрит, янтарь? У нас ещё жемчуг есть… или был. Раскрошился в пыль, возможно, да. Что ты хочешь за свои кудесные огни?

Тобиус уставился на гигантскую прямоходящую черепаху, покрасневший от прилившей к лицу крови и с ноздрями, раздувавшимися в великом возбуждении. Ему требовалась решимость, чтобы сделать шаг.

— Знаний, — прохрипел серый маг.

— Что?

— Знаний… хочу… Хочу учиться!

Пожалуй, вышло слишком уж громко, ибо тяжёлые веки тестудина в удивлении, совсем как у человека, раскрылись шире.

— Учиться, да? — протянул он, постукивая когтем по древку посоха. — Учиться. Это стремление всегда похвальное. Похвальные стремления нельзя не поощрять, нет. Но есть и условия.

— Какие? — жадно спросил Тобиус.

— Два простых условия. Первое таково: поклянёшься, что не раскроешь тайну нашего бытия внешнему миру. Уединение устраивает нас, да.

— Хорошо, я дам клятву. А второе?

— Оно таково: взявшись, не покинешь Корса доколе не освоишь ремесло Направляющего хотя бы в азах. А не преуспев, останешься среди нас до конца дней своих.

* * *

Днём позже, во чреве города Корс, в уединённой зале с гнёздами и рукотворным ручьём, впервые за долгое время занял своё место Лучший Ду-Гэмон. Огромный тестудин тяжело расположился в центральном гнезде и некоторое время сидел, разглядывая стены, на которых сменилось не одно поколение кораллов с тех пор, когда он просыпался в последний раз.

— Хм, да. Итак? Вы разбудили меня потому, что вам потребовался мой совет. Объясните ещё раз.

Наместник Са-Фораг, сложивший с себя полномочия и теперь смиренно стоявший по другую сторону ручья, кивнул.

— Не так давно, о Лучший, было явлено миру тревожное знамение. Вестники перемен вновь поднялись в небеса и понесли смуту по миру, зарождая семена будущих бед. Мы обратились к Карге Лесов, вопрошая о том, и Карга ответила, что человеческий кудесник выпустил их в мир. И он совсем близко. Мы стали готовиться к церемонии вашего пробуждения, о Лучший, но даже не успели довести дело сие до конца, как человек явился к берегам Фарсала. Мы опасаемся, что это он и есть.

— Кудесник То-Биус.

— Да, о Лучший. Вы видели… небо?

— Видел, да. Оно ранено.

Са-Фораг поклонился, насколько позволяло это забранное в панцирь туловище, и замер. Все взгляды были обращены к древнейшему и мудрейшему тестудину. Ду-Гэмон был древен уже в те времена, когда пращуры наместников ещё не вылупились из яиц. Он помнил Старый мир, он помнил Старый порядок и ужас, ядовитыми щупальцами вползавший в умы миллионов рабов. Он помнил времена великой неволи и скорби. Ду-Гэмон помнил Господ.

— Что нам делать, о Лучший?

— Делать, да? — Невероятные бирюзовые глаза выглянули из-за век, внушая трепетное почтение. — А что мы можем сделать? Разве что погибнуть прежде, чем они вернутся. Предварительно убив своих чад, конечно же, дабы ужасное прошлое нашего народа не стало их будущим.

Столь неутешительное мнение повергло наместников в шок. А шок у тестудинов мог длиться не в пример дольше, чем у прочих, более прытких тварей. Они были там, растерянные, испуганные, тихие, ещё только готовящиеся начать смиряться с этой мыслью.

— Я посмотрел на него, да, — прогнал прочь долгое молчание Ду-Гэмон, — на кудесника То-Биуса. Карга Лесов что-нибудь вещала о нём?

— О Лучший, она не называла его имени. Сказала лишь, что в старой твердыне, стоящей на севере, твердыне людей, которую те забросили, кудесник их роду-племени совершил убийство.

— Убийство, да? Кого же он убил?

Са-Фораг нерешительно обратился за помощью к прочим наместникам, но те ответили на его безмолвный призыв безмолвным же отказом.

— Бога, о Лучший.

— Хм.

Длинный жёлтый коготь Ду-Гэмона стукнул по кончику клюва, что время изрезало трещинами, словно твёрдыми морщинами.

— Это… Поступок. Поступок, достойный героя.

Тестудины часто заморгали. Так часто, как это было им доступно, то есть примерно так же быстро, как обычно моргают люди в состоянии полного спокойствия. Их растерянность лишь крепла.

— Я видел его время, — продолжал Лучший Направляющий, — оно утекает.

— Как и у всех…

— Нет. Его время бежит скорее, будто дни и недели сошли с ума и думают, что они минуты и часы. Долгая жизнь, отмеренная ему изначально, насильно сокращена и он погибнет до срока.

Тестудины загудели удивлённо.

— Разве такое возможно, о Лучший?

— Не в нашем понимании. Но мир сей огромен и неизведанного в нём больше, чем изведанного. До сих пор, да. Вестники перемен вновь оседлали своих ужасных скакунов и пронеслись по небу — вы говорите? Это случалось и раньше на моей памяти. И всякий раз были войны, и были хвори, и голод глодал кости истощённых. Но мир не заканчивался.

У наместников были собственные мысли на этот счёт, однако выражать их они не спешили, ибо мудрейший Ду-Гэмон всегда держал в своей голове все чужие мысли тоже. Ничьё мнение не могло его удивить, ведь всякое мнение жило в его голове изначально. На этот раз он тоже их не подвёл.

— Но прежде на небесах не восходило кровоточащее светило боли, нет. Этот раз особенный. Не следует исключать, что последний.

И вновь они оказались там, откуда начали, в тягостном мрачном молчании, в ожидании участи, ещё далёкой, но оттого не менее